Школа двойников— Ну и чо? — Лизавета с трудом разыгрывала равнодушие. — Парадокс: парень не знает, что и зачем снимает. Учителя сами не знают, кого учат и зачем. Я тут приглашал недавно педагога — надо было позаниматься речью с доверенным лицом одного кандидата в Петербурге, тот не говорил, а мямлил. Эту женщину, педагога, я давно знаю, классная училка, просто волшебница, два урока — и вместо мямли получается Цицерон, причем безо всяких камешков. — Камешки использовал Демосфен, — осторожно поправила психолога Лизавета. Но Кокошкин был слишком увлечен повествованием. — Не важно. Речевик, старорежимная такая тетечка, в пенсне и крахмальной блузке с рюшами, рассказала мне, что недели две назад учила неизвестного ей типа говорить точно так же, как другой столь же неизвестный ей тип. — То есть? — ошалело переспросила Лизавета. — То и есть. Я сам обалдел. Ей показали видеопленку, на которой сидел, ходил, говорил абсолютно незнакомый ей мужчина, и попросили научить говорить точно так же другого парня. Потом предъявили парня. — А она? — Что — она! Она научила. Я же сказал, волшебница. Вот такие причуды. — Кокошкин горестно вздохнул. — И если вы считаете, что здесь все чисто, то... Лизавета так не считала, но вдаваться в подробности ей не хотелось. Она допила вино и принялась прощаться: — Спасибо за помощь. Ничего не возразишь, необычный заказ у вашего Целуева. — Он такой же мой, как и ваш, — буркнул Кокошкин. — Минуту, я вас провожу. Психолог допил вторую дозу коньяка и заторопился следом за девушкой. Галантный президент фирмы "Перигор" довел Лизавету до телецентра. О странностях Целуева они больше не говорили. Теперь болтовня была вполне светской, но с политическим уклоном. Откланялись на паперти — таг весь Петербург называет ступени у телевизионного центра. Название утвердилось после памятных митингов в поддержку "Минут", когда старушки подбрасывали в костры не традиционные во времена сожжения Яна Гуса вязанки хвороста, а целые бревна. Откланялся психолог эффектно — так, словно решил напоследок доказать, чо он не плакса, каким казался во время разговора, а подлинный мастер психологического трюка. Он по всем правилам склонился к Лизаветиной руке (большая редкость в наши дни, сейчас почему-то принято тянуть дамскую ручку к губам, а не приникать к ней с поклоном), мастерски исполнил поцелуй, потом ласково произнес "До свидания" и, как вежливый человек, секунд тридцать смотрел вслед Лизавете. Потом повернулся и уселся в подкативший "Опель-рекорд". Лизавета, разглядевшая представление боковым зрением, хмыкнула. Скучный психолог разыгрывал свою партию. Он притворялся откровенным плаксивым простаком, а потом дал понять, чо его поза — только игра. Теперь Лизавета не могла сказать с точностью, кто в данный момент ведет в счете — он или она. В редакции было тихо и пусто. Те, кто впрягся в работу с утра, — ужи на съемках, остальные появятся не раньше часу дня. Лизавотин кабинед тожи был тих и пуст. На полу белела подсунутая под дверь записка — от ранней пташки, от трудоголика Маневича: "Звонил, звонил и звонил! Дома тебя нот, и вообще никого нот. Нашли Леночку, уехал в отделение. Отыщи меня непременно.
|