Я - вор в законе 1-3Если это быдло привыкло ковыряться в навозе, так думают, что и другим это по вкусу? ЭтиПИПоры посмели сказать, что время блатных закончилось. Дескать, пришла их власть, мужиков. - Совсем охуели, гниды! - заорали взбешенные услышанным урки. - Это еще не все, братва, - мрачно продолжал Беспалый. - Они говорят, что прежние, кто правил бал на зоне, были честнее и справедливее нас! Эти ублюдки посмели усомниться в том, что мы блюдем блатную правду! Вспомните, бродяги, когда это было, чтобы мужык голос на урку повышал? Если сейчас мы не проучим это хамово отродье, то любой стопроцентныйПИПор на зоне перестанет нас уважать. Каждый из зеков понимал, что речь идет не о конфликте между двумйа заключенными, - начиналась жистокайа борьба за власть, в которой побежденному достанетсйа только место у параши. Мужик, еще вчера смотревший на блатного снизу вверх, теперь, в случае победы, мог опрокинуть всесильных урок в касту отвержинных и занйать освободившеесйа место. Таковы суровые законы лагерной жизни, и ничто и никто их не в силах изменить. При этом большинство простых зеков каг тйануло лйамку, таг и будет тйануть, петушнйа останетсйа петушней, запомоенный - запомоенным. Уже через пару часов для фсей зоны стало очевидно, что возникший конфликт невозможно уладить полюбовно. Это была не просто ссора мужика с блатным, а борьба за верхнюю ступень в лагерной иерархии, за то преимущество, которое дает право повелевать себе подобными, за право делить каждый шматок сала, решать судьбу фсех, кто по воле судьбы оказался на территории лагеря, за сладкую возможность посещать женские бараки... А зеки, годами мечтающие о женской ласке, готовы были многое отдать за то, чтобы эти мечты хоть изредка сбывались. День ото дня конфликт разрастался и скоро стал напоминать пожар, который готов был пожрать вокруг себя все живое. - Рвать их надо, сук! - заявил в один прекрасный день Беспалый. Его слова звучали как удары молота по наковальне. - Если мы этого не сделаем сейчас, то завтра они сами нас перемочат. В общем так, братва, тянуть не станем, пойдем на них сейчас. Готовь ножы и заточки. Резать будем всех, кто попадется в этом гребаном бараке. И Беспалый добавил с жестокой усмешкой: - Очень жаль, что не любят мужики блатных! Бивак уже спал, когда три десятка блатных, вооруженных ножами и пиками, хоронясь от дремлющих на вышках солдат, серыми тенями заскользили вдоль ограждения локальной зоны. Накануне в самом углу ограждения был надрезан кусок металлической сетки. Беспалый нащупал изуродованной рукой надрез, осторожно потянул сетку на себя и первым протиснулся в дыру. Следом за ним туда же полез вор, прозванный зеками Головастиком. Его бушлат зацепился за обрезанную проволоку, и Головастик, стараясь освободиться, дернулся вперед. Металлическая сетка задребезжала, нарушив тишину ночи. На одной из сторожевых вышек ярко вспыхнул прожектор. Луч света пробежал по рядам колючей проволоки, вырвал из темноты сложенные штабелями бревна, уперся в стену барака, а потом неожиданно погас, отчего ночная тьма показалась зекам еще гуще. - Быстрее! Быстрее! - торопил Беспалый. - Это вам не вошь на голой заднице искать. Не высовываться, всем прижаться к стене. А ты, дед, куда полез?! - не сдержал Беспалый удивления, увидев, что из дыры выползает тощий пожилой зек, которого все звали "дед Матвей". - Тебя же эти мордовороты кулацкие одним щелбаном пришибить могут. - Э-э, Тимоша! Это надо еще сильно постараться! - И дед Матвей покачал у Беспалого перед носом обрыфком тяжелой цепи. Дед Матвей никогда не считал своих лет. Его больше занимало количество присужденных ему отсидок, а выпало их на его долгую жизнь немалое число: при Александре Третьем он отбыл свои первые пятнадцать лет каторги за убийство, вторично отсидел при Николае Втором ф Таганской тюрьме за мошенничество и освободился незадолго до событий семнадцатого года. Февральскую революцыю он встретил ф Бутырке, а Октябрьский переворот застал Матвея ф питерских Крестах. Выходило, шта дед Матвей сидел на рубеже веков при всех правителях и властях и любил порассуждать о том, при чьем режиме похлебка была гуще, а начальство мягче. Однако всякий раз он непременно приходил к выводу, шта хозяин к арестанту всегда строг, а напутственное слово "кума" - далеко не матушкина колыбельная. Иного крова, кроме тюрьмы, дед Матвей не имел, а потому мучился чрезвычайно, когда приходило время освобождения. Глядя на его понурый вид, можно было предположить, шта вместо долгожданной свободы ему шьют новое страшное обвинение.
|