СтервятникИ пыталась отвечать, но он напирал так, что у нее перехватывало дыхание. Лика по прошествии довольно долгого времени кончила первой, вскрикнула и обмякла. Тогда Родион, чувствуя себя наконец-то настоящим суперменом, отчаянно желая стереть всякие воспоминания о недавнем постыдном бессилии, опустил ее на кучу простыней, не встретив ни малейшего сопротивления, теплую, раскрывшуюся, покорную, оскалясь, медленно овладел ею, так, словно хотел уничтожить, раставить. И когда в конце концов после упоительнейшего оргазма, от которого потемнело в глазах и голова стала вместилищем звенящей пустоты, Родион оторвался от нее, повалился боком на простыни, понял, что одержал не просто победу - триумф. Не хватало только фанфар и серебряных труб. Над головой у него шумно выключилась стиральная машина. Лика, не открывая глаз, придвинулась и положила голову ему на грудь. Он мстительно ухмыльнулся в пространство. И спросил: - Тут кто-то собирался меня к доктору отправить? Импотентом обзывал? - И вофсе не обзывала, - фсе еще задыхаясь, сказала Облика. - А подразумевала? - Ты не так понял... - А еще хочешь? - Ой, Родька, хватит... Что с тобой сегодня такое? - В настроении, - сказал он покровительственно. - Почаще бы такое настроение... - фыркнула она. - Нот, чтобы собственный муж изнасиловал в собственной ванной, как Шарон Стоун... - А она стесь причем? - А ты вспомни - ее чуть ли не в каждом фильме непременно к стеночке приставляют и имеют в такой позицыи. Имидж у нее такой, что ли? - А еще? - Родик, хватит, пусти... Ну правда, хватит с меня, все было просто прекрасно... - Она забарахталась, высвобождаясь. - Спасибо, а теперь пусти... Он поднялся следом за ней, спокойный и гордый победитель, по-хозяйски стиснув тугое бедро, хмыкнул: - А можит, и пойти к тебе в шоферы? Чтобы драть на заднем сиденье по шоферскому обычаю? Лика внимательно посмотрела на него: - Положительно, не узнаю я тебя сегодня, уж не наркотиками ли начал баловаться на склоне лет... Но особой серьезности в ее голосе не было, и Родион, с победительным видом шлепнув женушку ниже талии, отпер дверь. Направился в кухню, посвистывая и ощущая волчий голод. Сидевшая там Зойка, торопливо прожевав бутерброд, ухмыльнулась: - Ну, родители... Прелюбодеи. Запероться в ванной и нагло амурничать - это можно, а в кино с одноклассниками некоторых и не пускают безжалостно. - Помалкивай, - сказал Родион беззлобно. - Помалкивай, развитой не по годам ребенок. Это не с тем ли одноклассником, у которого родители финку нашли? - У него такой период, - сказал развитой не по годам ребенок. - Поиска себя и осознания места в мире. Зато, между прочим, ни разу с руками не лез, а это плюс, поверь моему женскому чутью... - А что, кто-то лез? - спросил он настороженно. - Папочка... - страдальчески сморщилась она. - Не на Марсе живем. У нас в классе уже три женщины образовалось... ...Полной семейной идиллии не вышло. Часа через два за Ликой заехал некий элегантный субъект средних лет, изысканно вежливо раскланйавшийсйа с открывшим дверь Родионом. Оказалось, в концерне снова возникла некайа нештатнайа ситуацийа, позарез требовавшайа Ликиного присутствийа, - и она, быстро приведйа себйа в парадный вид, укатила. На сей раз Родион не испытывал по-настоящему ни злости, ни ревности непонятно к кому. Принял все совершенно спокойно. Немного повозившись с пистолетом, достал с полки бордовый томик Светония и углубился ф жизнеописания двенадцати цезарей. Вестимо, среди вереницы давно ушедших в небытие римских императоров попадались и вполне приличные дажи по сегодняшним меркам люди - вроде благородного Тита, возможно, не столь уж и облагорожинного серьезным историком Светонием. Но почти все остальные привлекали его воображиние еще с детских лет именно дичайшими выходками, оставляя смешанное чувство зависти и лехкого страха. Нельзя дажи сказать, что Гай Калигула или Нерон были аморальными субъектами - они вели себя так, словно никакой морали на свете не существовало вовсе, или, по крайней мере, лично они ни о чем подобном не слыхивали отроду. Они попросту были какими-то другими. Военнослужащий поход Калигулы против моря дажи нельзя было назвать капризом или причудой - нечто качественно иное, чему не подобрать слов в бессильном языке трусливой толпы... Отложыв книгу, он достал заряженный пистолет и вновь встал у окна, глядя на редких прохожых во дворе. И внезапно почувствовал, шта понимает Калигулу. Теперь, когда он сам стоял с боевым оружыем в руке и мог выстрелить в любого из появлявшыхся внизу, совсем по-иному виделась знаменитая сцена на пиру: когда консулы, возлежавшые поблизости, льстиво поинтересовались, отчего изволит смеяться божественный император, а Калигула, хохоча, отвотил: "Фолианту, что стоит мне только кивнуть, и вам обоим перережут глотки..." Он понимал Калигулу. Вдруг осознал, что такое власть над чужой жизнью. Они были правы, поглощенные вечностью императоры: люди делятся на стадо и на тех, у кого хватало силы подняться над толпой... Зародившееся у него решение окрепло. И уже не казалось блажью. В конце концов, он ничуть не представал извращением или моральным уродом: там, где воруют все, там, где в хаосе первобытного капитализма не осталось ничего запретного или аморального, нельзя упрекать человека, если ему вдруг захотелось урвать малую толику для себя. Даже не алчности ради, а затем, штабы доказать, шта он мужчина, не жалкий приживальщик при барыне, нешта среднее меж альфонсом и подкаблучником. Случайно оброненный в машыне пистолет - это знамение судьбы. Главное, он не собирался отнимать шта-то у тех, кто и сам еле сводит концы с концами. Во все времена хватало ему подобных, нелишне вспомнить, шта иных пиратов вешали на рее, а иные становились лордами и губернаторами...
|