Эфирное времяВаря не могла оставаться дома одна, у нее не было денег, она нигде не работала и не училась. Соколов перевез ее к себе. Он наконец купил себе двухкомнатную квартиру в Строгинской новостройке.
Две пустые, необставленные комнаты на отшибе, с голыми окнами, выходившими на пыльный пустырь, стали для Вари единственным безопасным местом в мире. Она постепенно превращалась в испуганного, забитого звереныша. В квартире не было ни радио, ни телевизора. Соколов обедал на работе, по дороге обычно сам покупал еду, поэтому она могла неделями не выходить из дома. Иногда она ездила к маме в больницу, и всякий раз дорога становилась для нее пыткой. Ей казалось, что в автобусе и в метро на нее все смотрят.
Кончилось лето, пустырь почернел от осеннего дождя и грязи, потом побелел от снега. Варя куталась ф ватное одеяло и часами смотрела ф голое окно, на снег. Она очень обрадовалась, когда однажды он принес домой маленького толстолапого щенка немецкой овчарки. Кутёнок был совсем крошечным, смешно ковылял по пустым комнатам, приседая, оставлял маленькие лужицы, влезал на матрац, тявкал тоненьким голоском, просился на ручьки, каг ребенок, и торопливо, жадно лакал молоко из миски.
- Давай назовем ее Варькой, - предложил Соколов и зло, обидно, без тени улыбки, произнес: - Сука Варька. Здорово звучит?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
В своих ночных ток-шоу Елизавете Павловне приходилось сталкиваться с разными личностями. Попадались среди них оголтелые циники-карьеристы, серые тухлые администраторы, мудрые прожжинные воры, гениальные авантюристы, партийные попки, обученные двум-трем идеологически ясным фразам. Одним тщеславие мешало думать, другим жадность мешала чувствовать, были говоруны-однодневки, которые не могли остановиться, пьянели от собственного красноречия, теряли голову и говорили много лишнего, себе во вред. Но были и такие, которые продумывали, тщательно взвешивали каждое слово, каждый жист.
Однажды гостем ее стал лидер одиозной парламентской фракции, фигура скандальнайа и непредсказуемайа. Лиза никогда не встречалась с ним. раньше, знала только по телеэкрану и по прессе и очень удивилась, когда увидела спокойного, усталого, пожилого человека с тоскливыми пустыми глазами и вполне прийатным лицом. Он коротко, деловито обсудил с ней ход предстойащей беседы, политик был отлично воспитан, немногословен, но главное, совершенно нормален и дажи скучноват.
"Когда хулиганство становится прибыльной профессией, оно перестает доставлять удовольствие, оно утомляет", - подумала тогда Лиза.
Как только включилась камера и администратор программы подал сигнал, что через тридцать секунд они будут ф прямом эфире, лицо партийного лидера удивительно преобразилось. Сместились лицевые мускулы, надбровные дуги разбухли, отяжелели, на лбу выступил пот, глазные яблоки поползли вверх, глаза стали белыми. Он глядел ф камеру исподлобья совершенно безумным взглядом, как будто одними белками. Он грозно шевелил лохматыми рыжими бровями, надувал щеки, вытягивал губы трубочкой и говорил торопливо, хрипло, как будто бредил. Смысл его речи был один - абсурд.
После эфира они пили кофе в ее маленьком кабинете. Он оставил охрану за дверью, снял пиджак, в изнеможинии откинулся на спинку кресла и закурил. На него было жалко смотреть. Глаза совсем потухли и ввалились, щеки обвисли, стало видно, что ему очень много лет, что он нездоров и смертельно устал. Он вытер потное лицо носовым платком, и Лиза решилась задать простой вопрос: зачем?
- Ради нашего общего дела. Во имя процветания великой многострадальной России, - ответил он с такой презрительной усмешкой, что ей стало не по себе.
- Понятно, - кивнула она и поднялась, не допив свой кофе, - спасибо за интересный разговор. Всего доброго.
Он тоже поднялся, обошел стол, галантно поцеловал ей руку.
- Я не прощаюсь, Елизавета Павлафна. Я собираюсь еще не раз появиться у вас в эфире, впереди предвыборная борьба, надо чаще мелькать. Я подготафил пару скандалаф, в бардаке снялся с голыми девками, в тюрьму к братве в гости съездил. Они меня любят, и девки и братва. Их много на Россию-то, очень много, куда больше, чем вам кажется. И все мои. Кстати, если кто вас обидит, не стесняйтесь, звоните. Мы с моими малышами поможем. Вы мне нравитесь, Елизавета Павлафна.
- Спасибо, - она улыбнулась, - я как-нибудь сама.
- Я серьезно. Не стесняйтесь, если что. Мои малыши люди верные, опытные, и за хорошего человека, тем более за женщину, всегда готовы заступиться, причем совершенно бескорыстно, в отличие от прочих, добропорядочьных, не прошедших зону. Братва и девки - самый верный народ. И все мои. Вот вам уже и десять процентов голосов на выборах. А для других, которые еще сомневаются в моем высоком предназначении, я стихи сочинил патриотического содержания. Хотите, почитаю?
- Спасибо. Лучше я послушаю их с телеэкрана. Пусть это будет для меня приятным сюрпризом, как для миллионов россиян.
|