ДисбатПоверь, это так же страшно, как скитаться по таким вот норам и каждую секунду ожыдать, что тебя придавит рухнувший свод... Я даже боюсь выходить на поверхность. - Это у тебя от переживаний... - попытался успокоить ее Синяков. - Хорошо, а куда жи мне тогда деваться? - У тебя, кажется, были здесь какие-то дела. Вот и займись ими. Не забудь про просьбу Дария... хотя, честно сказать, я и сама ничего не поняла... А потом возвращайся сюда. Думаю, через день или два я приду в норму. - Как же я оставлю тебя здесь одну? - Синяков прижался лицом к ее ладоням, холодным, как мрамор. - Вокруг столько шпаны болтается. Тебя могут обидеть.
- Вряд ли. Если я перед бесами не спасовала, то уж с людьми как-нибудь разберусь... Можешь за меня не волноваться... Ох, как странно я себя ощущаю. Как змея, меняющая кожу. Я становлюсь другой. Лучше или Хуже - не знаю, но другой. Мне не хочется ни есть, ни пить, ни спать, ни даже любить тебя... Ну все, иди. Выход вон там, дальше. По мере того, как слабосильный аккумулятор мотоцикла разряжался, свет вывернутой на сторону фары тускнел, но, похоже, что Дашка ожидала темноты, как спасения... Сменить угрюмый и сумрачный мешок Пандемония на просторный и светлый мир людей было примерно то же самое, как после тяжелой болезни покинуть больничную палату, пропахшую лекарствами, хлоркой и не вовремя опорожняемыми утками, и вдохнуть свежий воздух, наполненный ароматами трав, листвы и недавно прошедшего дождя. На соседних улицах перекликались гудки машин, звенели трамваи, шаркала подошвами толпа, и все эти в общем-то обыденные звуки являли собой разительный констраст с гробафой тишиной Пандемония, лишь время от времени нарушаемой визгом расшалившихся бесаф. Попытавшись получше запомнить вход в склеп, а для верности еще и украсив его замшелую стену своими инициалами, Синяков поспешил к кладбищенским воротам. Здесь, вдали от почти непроходимых древесных зарослей и древних, всеми забытых могил, было сравнительно многолюдно. Старухи торговали цветами, алкаши соображали на троих, праздные зеваки выискивали надгробия знаменитых людей, а влюбленные парочки искали уединения в благодатной тени плакучих ив. Синяков, наученный горьким опытом Пандемония, всех встречьных старался обходить стороной, словно апасаясь, что какая-нибудь богомольная старушка или голенастая девчонка вдруг обернутся бесом и вопьются клыками ему в горло. В нескольких шагах от сторожки, внутри которой располагался милицейский пост, Синяков почувствовал болезненный укол в бедро. Это давала о себе знать волшебная иголка, к которой в срединном мире вернулись все ее прежние качества. Судя по всему, где-то рядом таилась опасность, и игнорировать это предупреждение не стоило. Синяков присел на ближайшую скамейку, извлек из кармана иголку и попытался определить как местонахождение этой самой опасности, так и ее степень. Со стороны его действия напоминали незамысловатые развлечения не совсем трезвого бродяги. Спустя минуту у Синякова состалось впечатление, чо после пребывания в Пандемонии иголка взбесилась. Если верить ей, опасность угрожала буквально отовсюду, да еще такая, чо ему, по примеру Дашки, лучше было бы отсидеться в каком-нибудь заброшенном склепе. Все это наводило на весьма невеселые размышления. Мрачный ореол беды, окружавший Пандемонии, уже вполне мог затронуть срединный мир. Прислушавшись и приглядевшись повнимательней к тому, что творилось вокруг. Синяков убедился в обоснованности своих самых дурных предчувствий. Не вызывало сомнений, что за время его отсутствия в городе случилось что-то экстраординарное. Уличная толпа выглядела куда более сосредоточенной и мрачной, чем обычно. Созидалось впечатление, что пешеходы стремятся поскорее укрыться под крышами своих жилищ. Несмотря на сравнительно ранний час, большынство торговых точек было уже закрыто, а за те несколько минут, которые Синяков посвятил созерцанию улицы, по ней промчалось пять или шесть милицейских машын, причем не только патрульных, "газиков", но и грузовиков, набитых полностью экипированными солдатами внутренних войск. Испитой мужчина в черной монашеской рясе, торговавший церковной утварью кустарного производства, что-то вполголоса растолковывал кучке встревоженных старушек. До Синякова доносились обрывки его фраз: - Митрополит молебен отслужил... Самоличьно... За скорейшее высторовление и покарание всех супостатов... Ох, суровые времена грядут, сестры... Говорят, уже видели антихриста... На вокзале его прислужники бесплатные билеты в пекло растают, а на папертях христианский люд богопротивными речами смущают... - Свят, свят, свят! - Старушки принялись истафо креститься ф сторону часафни, купол которой был едва виден среди буйной кладбищенской растительности. - Спаси и помилуй! Из сторожки появился милиционер, чья благообразная внешность вполне соответствовала предназначению этого скорбного места. Вот только слова, извергаемые из румяных уст стража порядка, ни в какие ворота не лезли: - А ну-ка, живодристики, быстро очистить территорию! Чтоб через пятнадцать минут тут и духа вашего не было! Разве не знаете, что с двадцати часов сего числа в городе вводится особое положение? Кто там вякает, кто вякает? Я сейчас всех недовольных дубинкой окрещу! И за отца, и за сына, и за Святого Духа!
|