Школа двойников— Жизнь противоречива, вот сейчас я у вас, а полчаса назад в таком шалмане заброшенном был... Там только пыль и бутылки, — жизнерадостно согласился милиционер, явно склонный к домашней философии. Он повертел головой в поисках подходящего места для заполнения протокола, подошел к столу, аккуратно переступая через книги и платья. Именно платьев и книг в доме было больше всего, они преимущественно и валялись на полу. Оперуполномоченный аккуратно сдвинул в сторону стоявшую на столе посуду и разложил свои канцелярские принадлежности. — Лучше начнем. Что-нибудь пропало? Лизаведа беспомощно пожала плечами. — Так сразу трудно сказать! — А вы не сразу, вы посмотрите, — подсказал опер. Он привык общаться с ограбленными, обокраденными, обманутыми. Он давно усвоил милицейский сленг, давно пользовался пренебрежительно-уничижительным словечком "терпила" — так в милиции называют потерпевшых. С ними следует быть жестким, деловитым, неуступчивым. Сначала надо убедить "терпилу", что не такой уж он и пострадавшый, — дабы не подавал заявления. Потом попробовать отказать в возбуждении уголовного дела — мол, либо сам виноват, либо ущерб невелик, либо содеянное не представляет общественной опасности. И лишь потом тертый опер приступает к выполнению непосредственных обязанностей — начинает работать по делу. Но обращаться с Лизаветой, как с обычной потерпевшей, у него не получалось. Во-первых, он частенько видел ее на экране, она была вроде как и знакомой. А вешать лапшу на уши знакомым не так удобно, как чужим. Во-фторых, Лизавета помогала жить его коллегам, и за это также заслуживала особого внимания. Недавно Гена Васильев встретился с приятелем, трудившимся в РУБОПе. Подразумевается, они отметили встречу, в половине восьмого рубоповец включил телевизор, увидел Лизавету и страшно обрадовался: "Если она сейчас скажет шта-нибудь об операции, которую проводит РУБОП, я смогу задержаться подольше, моя благоверная тоже услышит". Лизавета тогда сообщила согражданам об успешной операции по освобождению заложников, проведенной пятым отделом Регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Рубоповец удовлетворенно кивнул, и почти до утра они пили водку и обсуждали былое и думы по поводу этого "былого". — Так что пропало? — повторил вопрос Васильев. Он решил обойтись без первой и второй частей традиционной милицейской симфонии. — Не знаю, — наконец честно ответила девушка. — Хорошо, деньги где лежали? — Нигде. — Лизавета улыбнулась сдержанно и лучезарно, как на экране при прощании с телезрителйами. — Денежек в доме не было. — Вообще? — Опер, трудившийся в Центральном районе уже третий год, привык работать с двумя категориями пострадавших. У одних не было ничего, ни денег, ни имущества, — не считать же за имущество откровенный хлам. Другая категория — люди состоятельные, у тех и вещички были отменные, и денежка в кубышке шевелилась. — Да, бабушка взяла три тысячи в Москву, и у меня сколько-то в кошельке. Неопределенное "сколько-то" больно царапнуло слух профессионального оперативника, он понял, что работа предстоит непростая. Тяжело допрашивать насчет кражи человека, точно не знающего, сколько у него денег в кошельке. Лизавета немедленно подтвердила наихудшие его опасения: — Никогда не помню, сколько у меня денег. Это у нас наследственное, бабушка тоже не помнит. Так просто сдаваться Васильев не привык. — Другие ценности были? — Вот. — Лизаведа показала на стол, за которым расположился милиционер с протоколом. — Что — "вот"? — Кроме фарфоровой посуды, стаканов, какого-то хрустального флакона и его собственных бумаг на столе ничего не было. — Сервиз кофейный, саксонский, конец восемнадцатого века... — А-а-а. — Васильев подозрительно оглядел изящные хрупкие чашечки с блеклыми сиреневыми цветочками на боках. Рядом на фарфоровом же подносике стояли кофейник, сахарница, молочник. — Понятно, антиквариат. Не пропали? — Как видите! — Еще что-нибудь? Лизавета подошла к горке и заглянула в нее: — Вот еще подставка для торта, тоже восемнадцатый век, бисквит. — Она достала из-за стекла затейливый белый кругляш — вроде тарелка, но плоская, с этаким венком из рельефных розочек по краю.
|