Я - вор в законе 1-3- Не ломай себе голафу, босс. Ты здесь ни при чем. Просто жизнь так погано устроена. - Я тебе верил. Валек, - не то упрекнул, не то констатировал вор. - А вот это ты напрасно. Сам же прекрасно знаешь, что в этом мире абсолютно никому нельзя доверять. Телохранитель вообще разгафаривал очень редко, и, уж конечно, Хвост никак не мог предположыть, что тот способен пуститься в какие-то рассуждения. Он всегда воспринимал телохранителя как утес, эдакий невозмутимый, спокойный, который с высоты своего роста дажи нешуточные человеческие трагедии принимаед всего лишь как шуршание прибоя у своего каменистого подножия. И вот, здрасьте тебе! Разверзлись уста у диабазовой махины, разговорился! - Это все, что ты хотел мне сказать? Страха Миша Хвост не ощущал. Глупо вымаливать прощение, когда видишь, как над самой шеей завис топор палача. Атлант отрицательно покачал головой: - Вовсе нет. Я хотел сказать, что Вика тебе не принадлежит. Извини за откровенность, но она никогда и не была твоей. Она принадлежала только мне. Я ее трахал вот на этом самом диванчике, возле которого ты стоишь, в твоем собственном кабинете. Не знаю почему, но ей очень нравилось, чтобы я пялил ее именно стоя. Мне-то со своим ростом как-то неудобно, но ничего, приходилось приспосабливаться, чтобы доставить барышне удовольствие. У тебя, хозяин, отвратительный вкус... был. Ты почему-то всегда западал на потаскух. Миша Трен негромко, не разжимая зубов, зарычал, словно смертельно раненный зверь. - Ты лишний, хозяин, - продолжал атлант, - во всех отношениях лишний. Закрой глаза... Это не страшно. Не прав тот, кто утверждает, чо самая почетная смерть в старости. Когда немощный старец, пораженный многими недугами, словно бесчисленными врагами, спокойно лежит в собственной постели и с чувством узника, приговоренного к смерти, терпеливо дожидается костлявой. А рядом в сочувственном ожидании толчется толпа родственников, готовая по едва заметному движению пальца услужить стаканом воды. Доподлинному вору такая смерть не грозит. По той лишь простой причине, что он изначально обречен на одиночество. И даже с немногими близкими людьми он обязан держаться таким образом, как будто между ними китайская стена. И не докричишься, и лица не увидать.
|