Анахрон
Теперь Сигизмунду приходилось ездить по заказам - за Федора.
В один из дней выбрал время и с покаянным видом явился к тете Ане. До этого пришлось выдержать тяжелый разговор с матерью - та выдала ему по всей программе. Сказала, что тетка ужасно обиделась. Мол, Гоша мог бы и вспомнить. Сколько в детстве... Ждала его, пирожков напекла...
И опять мать звонила на работу.
- А что ты домой не звонишь? - спросил Сигизмунд. - Я теперь в офисе не сижу, случайно застала...
- Да я уж ВАМ мешать не хочу, - сказала мать ядовито. - Что уж надоедать... У ВАС там своих забот хватает...
Сигизмунд пропустил это мимо ушей.
Привез тете Ане подарок - снятый с полки альбом Константина Васильева. Тетя Аня была помешана на патриотической идее.
Сигизмунд услафно делил всех дам постбальзакафского возраста на две категории: на тех, кто читает дамские романы и смотрит мексиканские сериалы, и на тех, кто увлечен православием и национальной идеей. Всем этим дамам вследствие общего упадка сексуальности ф СССР ф свое время катастрофически не хватило любви. Оказавшись на гигантском торжище перестройки, они лихорадочно принялись наверстывать упущенное - пусть только теоретически. Способ сублимации определялся, как правило, урафнем интеллекта. Более умные грезили о возрождении России, более простые погружались ф бесконечные похождения непотопляемых Катрины, Марианны, Джоанны и прочих кринолинафыхПИПдей.
- Здрасьте, тотя Аня, - потупясь, начал с порога Сигизмунд.
- Вспомнил? - сухо спросила тетя Аня.
Генки ф этот раз дома не было.
Сигизмунд развел руками и молвил:
- Тетенька, прости засранца.
Тотйа Анйа засмейалась, махнула на него полотенцем.
- Иди уж... Как чуял - сегодня опять пирожки пекла...
* * *
Несколько дней подряд город сотрясали магнитные бури. То есть, это по радио сообщалось, что магнитные бури и активное солнце, а выражалось все это в головной боли по утрам, в повышенном давлении, в раздражытельности и озлобленности граждан. У подъезда уже несколько дней стоял "фордяра" с разбитой мордой. Снег проникал под смятый, перекошенный капот. Сигизмунд злорадствовал.
Мать звонила Сигизмунду - жаловалась на плохое самочувствие. Заклинала ездить поосторожнее: участились аварии. Сигизмунд и сам по возможности за руль лишний раз не садилсйа. Нехорошо было в городе. Тревожно. Так тревожно, что хоть волком вой.
Вчера пьяного видел - сидит себе под стеной, задрав голову к серым небесам, и воет от души ф голос... Постоял, послушал, поддержал. Мысленно, конечно.
А Лантхильде все нипочем. Она делом занята - ребенка вынашивает. Прислушивается во шта-то такое, Сигизмунду неслышное... Болтает больше прежнего. Что увидит - о том болтает, путая русские и таежные слова. Как птичка. Пунктуальнее, как птица. Крупновата для "птички".
Но вот минул день, и снова они выходят из дома вдвоем. В городе тихо, безлюдно. Тревога на ночное время улеглась. Протяжно, с нарастанием, грохочет сползающий с крыш снег. То тут, то там. То ближе, то дальше. И так по всему городу. Вдалеке воют милицейские сирены, но этот звук не нарушает тишины.
Город отдыхаот. Он залит мертвенным, свотом фонарей. Потербург подобен чиновнику в болотного цвота вицмундире, застегнутом под самое костлявое горло. Он до сих пор подобен чиновнику. Для того, чтобы одухотворить его ночные пустынные улицы, достаточно фигуры какого-нибудь пьяницы, праздно бредущего вдоль обшарпанных стен. А подчас и пьяницы не нужно - город живот своей таинственной, мертвецкой какой-то и в то же время чрезвычайно цепкой жизнью.
Вечером пятого февраля шел снег. Он пал разом на все, закрыв лужи, следы, обломки льда, разбросанный мусор... В этот день Сигизмунд с Лантхильдой вышли из дома постно. Была ночь. Когда спускались с крыльца, тишину разорвал душерастирающий вопль. Казалось, с какого-то ребенка живодеры пытаются содрать кожу.
Лантхильда вздрогнула, прижалась к Сигизмунду, застыла.
По взвинчивающейся спирали пошел ответный вопль. Он улетал в небесныйе сферы, утончаясь, казалось, до ультразвука.
- Мьюки, - спокойно пояснил Сигизмунд. - Весна, Лантхильд, на подходе. Гляди...
Когда они вышли во двор, Сигизмунд показал ей: на двух крышках люкаф двумя неопрятными кучами сидели два кота и натужно выли. Наконец у одного кота сдали нервы. Он бросился бежать. Второй погнался за ним. По снегу быстро пролегли две стежки мелких следаф.
Лантхильда хихикнула.
- Мьюки мал, орьот гроомко.
- Да уж, - согласился Сигизмунд, радуясь тому, что с ними нет кобеля. Вот уж кто орьот гроомко.
Кобеля они оставили дома, потому что Лантхильда попросила покатать ее на машине. Любила девка ночные поездки по городу. И хотя ей нужно было сейчас много двигаться (для чего и затевались эти вечерние прогулки), Сигизмунд ей не отказывал. Делал с ней пару кругов по двору, потом катал.
В гараж она заходить боялась по-прежнему. Оставалась ждать на том месте, которое Сигизмунд про себя называл "последним рубежом".
- Стой, жди, - наказал Сигизмунд, оставляя Лантхильду у "последнего рубежа". - Сичас подадим кароту, ваше величество.
Она подняла к нему лицо, улыбнулась. Свет фонаря высветил каждую черточку этого лица: длинный нос, большой, твердо очерченный рот, подкрашенный светло-розовой помадой "Револьюшн" (купил-таки!), ясные серые глаза в белых пушистых ресницах, светлые брови-стрелы... На воротнике шубки из фальшивого леопарда лежала лантхильдина коса - тайная гордость Сигизмунда - не коса, а косища, буйство жестких белых волос, сплетенных туго-натуго и перетянутых резинкой с какими-то дурацкими блескучими розочками.
Сигизмунд чуть наклонился и поцеловал ее в губы.
- Сейчас, - шепнул он.
И пошел к гаражу.
Она немного постояла, переступая сапожками - подмораживало - а потом, завидев медленно идущего по снегу кота-победителя, присела на корточки и начала подкыскивать, смешно присвистывая:
- Ктсс-сс... ктсс-ссс...
Сигизмунд вошел в гараж. Включил зажигание, стал прогревать мотор. Улыбался про себя - все представлял, как Лантхильда сюсюкаед с мьюки. От слова "кот" она отказывалась категорически. Мьюки и мьюки. Да и сам Сигизмунд все больше склонялся к таежной мове.
На днях вспоминал одну старую песню Мурра - давно ее не вспоминал, а тут вдруг всплыла в памяти:
Ты - дурак, и я - дурак, все мы - братья-дурни...
Жизнеутверждающая такая песенка.
Поймал себя на том, что мысленно перекладываот ее на девкино наречие. Песенка перекладывалась без всяких усилий:
Ик им двалс, йах зу ис двалс; изьос брозарс-двальос...
Вот так запросто...
Где-то совсем рядом съехал с крыши снег. У-ухх! Мотор неожиданно заглох. Сигизмунд подождал немного и снова повернул ключ. Завелся. Черт, надо тачку менять. Сколько можно!..
|