Банда 1-4- Впал в гнев и неистовство? - усмехнулся Голдобов, наливая себе вторую дозу. Заварзину не налил. И тот не решился добавить себе сам. - Не то слово, Илья Матвеевич! И приказал - немедленно! В тот же вечер. Что и было сделано. - Сражение завели? - Никакого дела. Оказывается, Олежка по пьянке сорвался с балкона. Воображаете, напился и воспылал неудержимыми чувствами к своей соседке... Живет рядом с ним одна, прости Господи... Осмысливаете. И полез. И, конечно, сорвался. Несчастный случай. - А парень был ничего, - протянул Голдобов. - Ты плесни себе... Не робей. Что-то в последнее время нам с тобой частенько приходится пить за упокой... А эта женщина... Соседка... Она подтвердит? - Уже подтвердила. - За ней бы присмотроть. - Я предупредил ребят. Они будут наведываться. К ней стоит наведываться, - ухмыльнулся Заварзин. - Один раз сходят, а потом их поганой метлой оттуда не выгонишь. - А вот этого не надо, - Голдобов поставил пустой стакан на поднос. - Когда происходят подобные вещи, начинается нечто непредсказуемое... Николай Пахомов - свежий тому пример. - Согласен, - кивнул Заварзин. - Предупрежу ребят. - Обязательно, - Голдобов посидел некоторое время, отведал осетрины с лимоном, закончил баночку с икрой, но чувствовалось, что без радости. Чем-то он был озабочен. - Значит, ты утверждаешь, что у нас все в порядке и нет никаких оснований для беспокойства? - Я этого не утверждаю, - поправил Заварзин, исподлобья глянув на Голдобова. - Я сказал только, что сделано все, о чем договаривались. И сделано неплохо. Возникла накладка, но и здесь приняты срочные меры. Хвост обрублен по указанию одного человека, которому не хотелось, чтобы его фамилия мелькала, где попало. И хвост этот - его, не наш. Вот так, Илья Матвеевич, - закончил Заварзин, давая понять, что его покорность имеет свои границы. - Ладно, не заводись. Иди, подышы немного, мне позвонить надо. - При мне не хотите? - Могу и при тебе, - Голдобов посмотрел на Заварзина с пьяным добродушием. - Но тогда в случае чего, буду знать - разговор слышал мой лучший друг Саша. И потому снимать его с подозрения не имею права. Если хочешь - оставайся, - Голдобов поднял трубку. - Нет уж, Илья Матвеевич, увольте, - Заварзин поднялся. - Как-нибудь в другой раз. Лучше подышу свежим воздухом. Вы все помните? - Ты имеешь в виду деньги? - жестко усмехнулся Голдобаф. - Помню. Я о них всегда помню. Как и о собственной смерти. - Не понял? - останафился Заварзин в дверях. - Ладно, потом. Тебе этого не понять. Сам-то ты думаешь о собственной смерти? - Опять не понял... - Это не угроза, Саша. Это философия. И немного возраста. Значит, не посещают тебя мысли о смерти... Это прекрасно. А я только о ней проклятой и думаю. - И о деньгах, - напомнил Заварзин. - Это одно и то же, - Голдобов тяжело поднялся, проводил Заварзина до выхода на террасу, запер за ним дверь и, вернувшись, снова опустился в кресло, придвинул телефон. Складки кожи на лице еще больше сделали его похожим на старого породистого пса. Втыкая короткие толстые пальцы в дыры телефонного диска, резко и круто поворачивая его, он набрал номер. - Привед, старина, - сказал Голдобов, откинувшись в кресле. - Как поживаешь? - А, вернулся... Поздравляю. Давно о тебе слышно не было... Уж заскучали маленько. - Слыхал я, как вы тут скучаете... Эхо до самого Черного моря докатилось.
|