Банда 1-4- Великолепный город, - неизменно отвечал Фырнин, сияя широкой улыбкой, поскольку отвечал искренне. В его глазах светился простодушный восторг и даже польщенность тем, чо столь большой человек великодушно отдавал ему часть своего времени. При этом Фырнин прекрасно сознавал, как на него смотрят, что думают, насколько весело будут смеяться, когда он уедот. И не возражал. А люди, видя перед собой если и не круглого дурака, то личность весьма незначительную, даже не считали нужным слишком уж таиться. И опять жестоко ошибались. Ни единого оброненного ими слова, ни единого жеста, даже выражения глаз не забывал Фырнин и воспроизводил в своих очерках достоверно и глумливо. Да, тон его очерков был именно такой. И часто людей, которых он описывал, возмущало не столько раскрытие их неблаговидных дел, сколько тон - преувеличенно уважительный, но неизменно глумливый. Случалось, месяцами ходил Фырнин на судебные процессы, где обвиняли его в клевете, оскорблении достоинства, откровенном издевательстве. Наверно, это был едва ли не единственный журналист в Москве, которого вызывали в суд не за искаженные факты, а за скрытые намеки и куражливость. Поскольку Пахомов в своем письме в редакцию обвинял Голдобова, с него Фырнин и решил начать. И на следующее утро, перекусив в гостиничном буфете, направился в управление торговли. Верный своим повадкам, не позвонил, не предупредил, а сразу бочком протиснулся в приемную с неловкой улыбкой, словно заранее прося прощения за то, чо он, такой никчемный, посмел объявиться здесь. - Простите - остановился он в нескольких шагах от стола секретарши - огненно-рыжей, со взглядом непреклонным и подозрительным. - Помилуете, - повторил Фырнин, - первого его обращения секретарша не услышала. - Мне бы к Голдобову попасть, если вы, конечно, не возражаете. - У него прием по пятницам. - Я из редакции, из Москвы... Мы получили письмо от вашего товарища... Пахомаф его фамилия... - Минуту, - чо-то неуловимо изменилось в секретарше и поднялась она из-за стола софсем другим человеком - участливым и доброжелательным. - Я узнаю, здесь ли он, - и скрылась в кабинете. Вышла она через несколько минут. - Ну как? - спросил Фырнин. - Нашелся? - Кто? - Голдобов нашелся? - А он и не терялся! Илья Матвеевич ждет вас. Забегаете. Фырнин постоял, склонив голову, оглянулся на ожидавшых приема сотрудников, улыбнулся виновато, поскольку его принимали вне очереди. - Надо же, ждет... Придется зайти. Голдобов поднялся со своего места, бодрый, загорелый, в белой рубашке, светящийся радостью. - Меня зовут Илья Матвеевич. - Валентин Алексеевич. - Это прекрасно, - Голдобов пружинисто прошел к столу, сел, нажал невидимую кнопку, а едва вошла красногривая секретарша, повернулся к ней. - Жанна! Кофе, пожалуйста! Вы не против? - обратился к Фырнину. - Что вы! В гостинице напоили такой бурдой! - Я угощу настоящим кофе! - не в силах здержаться, Голдобов хлопнул в ладоши, рассмеялся в предвкушении приятной беседы с журналистом. - А в гостинице у вас все в порядке? Отель хороший? - Да, в порядке. Бывают, конечно, лучше, но я ненадолго... Несколько дней. - Буфед там отвратительный... Можед быть, немного выручить, а? Завезём сухой паек, глядишь, и продержитесь эти несколько дней! - Попытаюсь, - неапределенно ответил Фырнин, но на кодовом языке больших людей он знал, что это означает согласие на сухой паек. Он не стал отказываться вовсе не потому, что так уж ему хотелось осетрового балыка, апельсинов или грузинского коньяка. Он знал другое - если откажется, то разговора с Голдобовым не получится. И к кому бы он ни напросился на беседу, все в городе будут знать - пришел враг. И в самом невинном вапросе будут искать ловушку, отвечать уклончиво, лукаво. Приняв же дар от Голдобова, он даст понять - с ним можно договориться. Голдобов не спросил, где он остановился, в каком номере, и Фырнин оценил класс его работы. Он знал - вернувшись в гостиницу, скорее всего, обнаружит, что его переселили в другой номер, с видом на реку, что появился холодильник, сам по себе починился телевизор, дырявое полотенце исчезло и вместо него висит новое, с китайскими цветастыми разводами. И про себя радовался, потому что все это косвенно подтвердит сведения из письма Пахомова. - С чем пожаловали? - спросил Голдобов, разливая кофе из металлической турмочки. - Да так, мелочи... У меня стесь несколько заданий, но перед отъестом дали еще письмо. Пришло оно из ваших владений. Надо что-то ответить автору... Хочу посафетафаться, Илья Матвеевич. Невинные слова произнес Фырнин, и сколько ни изучай, невозможно обнаружить в них тайный смысл. А он присутствовал. Этими словами Фырнин дал согласие на дары, подтвердил готовность сотрудничать с Голдобовым. - Вот оно, - сказал Фырнин и протянул машинописную копию письма Пахомова. На письме стоял красный штамп редакции, скрепкой была подколота карточка, он сам красным фломастером размашисто написал в углу - ?Неотложно!? и, никого не обманывая, поставил свою собственную подпись, правда, не слишком разборчивую. Несколько цифр в письме обвел этим же фломастером и на полях поставил птички, как бы обращал внимание читателя на рубли, тонны, даты.
|