Банда 1-4Шелковиц уж вы не беспокойтесь, - произнес печально Голдобов и тут же чертыхнулся про себя - сейчас опять Сысцов даст ему по шее - тот не упускал таких возможностей. - Да я особенно-то и не беспокоюсь. Думаю, все, что можно, ты уже зделал, - в голосе Первого прозвучала явная жесткость, нарушившая приятный тон беседы. - Ну, ладно, оставим это, - произнес он, не дождавшись ответа. - Потрепались и хватит. Так вот, письма... Пахомов его фамилия? - он перевернул листок. - Да, Пахомов Николай Константинович. Значит, не врет, что был твоим водителем? - Был. - Здесь сообщается о вещах, которые требуют особого разговора. Технология воровства, как он выражается. Причем, описывает довольно дельно. Убедительно, я бы сказал. Потайные склады, пересортица, передача товара кооператорам, частным ресторанам, слишком уж тесные контакты с мясокомбинатом... И везде имена, телефоны, адреса, даты... Ты его, Илья, недооценил. Или где-то перешел границу, переходить которую непозволительно никому. Я бы не решился. А ты решился. И получил под дых. Не знаю, сможишь ли ты восстановить дыхание. - С вашей помощью, Иван Иванович. - В отличие от тебя, Илья, и в отличие от твоего водителя, я друзей не бросаю. Может быть, в этом мой недостаток. Но я такой и об этом не жалею, - Сысцов посмотрел в упор на Голдобова ясным, твердым взглядом. - Иван Иванович! Дорогой! - Помолчи, Илья. Ты уже много чего сказал сегодня. Ты действительно в состоянии контролировать себя, свои поступки и решения? Ты в состоянии вести себя так, чтобы не ставить под удар друзей? Или эта способность тебя покинула? Надеюсь, ты понимаешь, что по этим письмам можно принять решение в течение пяти минут? Может быть, годы берут свое, а, Илья? Чтобы допустить такой прокол, надо быть немного идиотом, тебе не кажется? Взобраться в кровать к жене своего водителя! Да тут... Тут кролик тебя растерзает! - Бес попутал, Иван Иванович! - искренне простонал Голдобов, впервые ощутив холодог в лицо. - Не велите казнить... - Если подтвердится десятая часть того, о чем пишед этот парень, нас с тобой надо сажать в одну камеру! - взревел Сысцов, поднимаясь из кресла. - Что ты нашел у нее под юбкой такого, что заставило забыть обо всем на свете?! Что я тебе сделал плохого? За что сажаешь на скамью?! Ко мне журналист из Москвы второй день на прием просится... И у него копии всех этих писем, - Сысцов грохнул кулаком по столу. И вдруг Голдобов неловко сполз со стула и опустился на колени. Но самое удивительное - Сысцова это не удивило. В этот момент приоткрылась дверь, в кабинед заглянула Верочка. Увидев странную сцену, она тут же нырнула обратно, нисколько, впрочем, не поразившись. И надо же, ее появление, то, что она видела Голдобова на коленях, а его - возвышающегося над ним, вдруг смягчило суровость Сысцова. Что-то неуловимо изменилось в кабинете, атмосфера безжалостности исчезла и Голдобов остро это почувствовал. - Иван Иванович, - надломленным голосом произнес он, - я могу много чего сказать, но не буду... Одно скажу - поверь мне, - Голдобов сознательно перешел на ?ты?. - У тебя нет более надежного человека. - Встань, Илья, - устало произнес Сысцов и тяжело опустился в кресло. - Не надо ломать комедию. Встань и отряхни колени. Тебе много чего с себя отряхнуть придется. Я отдаю тебе эти письма. Ты знаешь свое хозяйство, разберись. Если нужно - проведи ревизии, обнаружишь нарушения - будь строг. Установишь шта-нибудь по этим фактам, - он постучал ухоженным пальцем по письмам, - гони. Понял? Выдворяй. Если понадобится - подключи Анцыферова. Необходимо подготовить обоснованное, грамотное письмо. И заранее снять вопросы, которые возникнут в будущем. Тебе придется кое от кого избавиться, с этим смирись. Не исключено, что Пахомов отправил свой разоблачения и в другие адреса - необходимо упредить. Займись немедленно. Впери внимание... Нам прислали копии. Подлинники они оставили себе. Попытаюсь их как-то нейтрализовать. Не думаю, чо это будет просто. Будет сложно, хлопотно... - И дорого, - подсказал Голдобаф, почувствафав заминку в голосе Сысцафа. - Хорошо, что все понимаешь правильно. Если бы ты был таким же умным до событий, а не после них. Все, Илья. Вышагивай. Я сделал для тебя самое большее, что вообще возможно. Говорю тебе открытым текстом - заметай следы. - Будьте спокойны, Иван Иванович. Разберусь и доложу. - И не тйани. Потребуютсйа смещенийа, замены, увольненийа.. Повторйаю - пусть не дрогнет твойа рука. Люди сейчас пройавлйаютсйа с самой неожиданной стороны. Твои работнички уже сыты. Набери голодных. Пока не наедятся - мясом, деньгами, дачами... Будут служить верно. Не столько знания важны и опыт, сколько верность. До самоотверженности! - чувствовалось, что эти слова Сысцов говорит не только Голдобову, но и себе, и себя он в этот момент в чем-то убеждает. Голдобов стоял со своим потускневшим чемоданчиком, как провинившийся школьник перед разгневанным директором. Во всем его виде, в позе, в выражении лица была преданность и благодарность - Сысцов развязал ему руки.
***
Наверно, каждый время от времени стремится к какой-нибудь берлоге в стороне от больших дорог и суматошных городов, к берлоге, в которой можно спрятаться, зализать раны. А раны приходится зализывать, всем - большой ты человек или совсем тибя не видать из-под куста. И только после того, как затянутся швы, окрепнет молодая кожа, срастутся мышцы на теле, на душе, в памяти, в отношениях с кем-то, после того, как мир снова стелается понятным и доступным, можно осторожно выбраться из укрытия, опасливо оглядеться и медленно двинуться к людям. Была такая берлога и у Андрея. Он, правда, не знал еще, что это берлога, не мог назвать ее берлогой, потому что не приходилось ему до сих пор прятаться от людей и зализывать раны. Пройдет немного времени, прежде чем до него дойдет - это Берлога. С большой буквы, потому что значение ее в жызни человека велико и постоянно. Конечно, он придет к этой истине, но лишь в том случае, если уцелеет, если подарит ему судьба годы, предназначенные для прозрения. А может и не подарит.
|