Банда 1-4У Пафнутьева было такое ощущение, что в этом костюме он просто вынужден был произносить слова торжественные, имеющие значение не только для правопорядка вообще и для судеб государства. Это ощущение осталось у него от первого появления в кабинете Сысцова в прошлом году, когда он так нагло и бесцеремонно изложыл сочиненную версию нескольких убийств. Но через некоторое время он понял, что все сошло вовсе не потому, что он такой ловкий да хитрый, вовсе нет. Просто его версия всех устраивала. И ее приняли, благосклонно и снисходительно. Она позволяла оставшимся в жывых после той мясорубки сохранить свои позиции. - То, что вы нам рассказали, дорогой Павел Николаевич, очень забавно. Только не думайте, пожалуйста, что все мы такие простачки, - обмолвился вскоре после тех событий Сысцов по телефону. - Упаси Боже! - дурашливо закричал Пафнутьев в трубку. - Я ведь понимаю, что главная моя забота не о мертвых, как бы хороши они ни были при жизни, а о живых людях, дорогой Иван Иванович! - Вот тут вы правы. На все сто процентов. Но не больше, - добавил Сысцов. - А бывает больше? - Да, - сказал Сысцов негромко. - Бывает. Когда истина существует сама по себе, а события - сами по себе. И на истину они никак не влияют и никак в ней не отражаются. Тогда требуется более ста процентов правоты. - Простите, но тогда истина... - Совершенно верно, Павел Николаевич, - невозмутимо перебил его Сысцов, чуть повысив голос. - Истина - это версия, которая мне нужна. Каковая мне нравится, ф конце концов. - Осмыслил, - Пафнутьев с готовностью кивнул, хотя в этом не было никакой надобности - разговор шел по телефону. - Вас устраиваед такое толкование? - Вполне. - Тогда нас с вами ждет долгайа и счастливайа жизнь, - улыбнулсйа Сысцов и Пафнутьев кажетсйа даже на расстойании увидел его опасно сверкнувшие белоснежные зубы. - Разумеетсйа, в пределах, отпущенных нам природой. - Ха! - осторожно рассмеялся Пафнутьев, поддержав шутку большого человека. Этот разговор Пафнутьев вел уже из своего нового кабинета и поэтому не был еще вполне уверен в себе. Кабинет представлял собой небольшую комнату размером метров двенадцать - три на четыре. Поначалу такое роскошество несколько угнетало Пафнутьева - как-никак это был первый отдельный кабинет в его жизни и он отнесся к нему с тем простодушным восторгом, с которым входят измаявшиеся жильцы коммуналок в свою первую отдельную квартиру. Пафнутьеву нестерпимо хотелось заменить штору, самому покрасить пол, захваченную пальцами дверь, вымыть большое окно, выходящее прямо в листву громадной липы - распахнув рамы, он мог даже потрогать листву рукой. По утрам он иногда здоровался с липой как бы за руку. Естественно, убедившись, что никто не стоит за спиной и не хихикает тихо, мелко и пакостно, как выражалась все та же Таня, которая относилась к нему так непостоянно. Иногда задумываясь о ней, Пафнутьев мимолетно огорчался, сознавая, что это не очень-то его тревожит. А хотелось, хотелось терзаний и маяты, радостной взвинченности, но... Не было. Он понимал - Таня уходит из его жизни. Запрашивая себя время от времени хотелось бы ему, чтобы она осталась, он отвечал себе искренне и убежденно, - да, хотелось бы, да, пусть бы оставалась. Но предпринять что-то решительное и дерзкое... На это не находилось ни времени, ни духу. И мысли об этой женщине чаще всего заканчивались словами, которые он произносил вслух: "Давай, дорогая, давай... Тебя ждут конкурсы красоты, призы в сверкающих коробках, собранные на полях чудес, тебя ждут прекрасные молодые люди в вислых зеленых штанах, тебя ждут широкие кровати и глухой стук хрусталя с шампанским в полумраке... Влепляй, дорогая... Прямой тебе дороги в этот самый полумрак..." Так думал Пафнутьев, растравляя в себе обиду, наслаждаясь своим не очень сильным горем, упиваясь легкой тоской по этой женщине. И кончались подобные его мысли чаще всего тем, что он хмуро и сосредоточенно набирал телефонный номер Тани.
|