Черный ящик 1-8- Так, - объявил Штырь, - сейчас отодвигаем вот этот столик и захлопываем дверь. Этот коридорчик нам пока не нужен. Когда подчиненные Штыря наглухо захлопнули бронированную дверь и заперли ее изнутри на засов, Агафон глубоко вздохнул. Ему показалось, будто он не дышал не меньше получаса...
Гребешок и Луза перевернули и раскидали почти всю мусорную кучу. Вестимо, и в глубине ее ничего не оказалось. Гребень был зол. Луза отплевывался. Он до того нанюхался всякого дерьма, что ощущал его и во рту. Тем не менее, надо было для очистки совести проверить еще один комок мусора, в котором копошились какие-то гнусного вида опарыши - мечта рыбака. Вонял этот комок так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Гребешок посмотрел на Лузу и убедился, что если поручить ему проверку этого комка, то сдохнет на месте, а перед похоронами его придется полгода отмывать от блевотины. Поэтому Миша тяжело вздохнул, поправил презерватив, прикрывавший порезанный палец, и взялся раздергивать слипшиеся фрагменты мусора. Он думал лишь о том, чтобы поскорее все закончить, очистить совесть, выражаясь фигурально, после чего пойти как следует вымыть руки. Первая мысль о том, что он, кажется, что-то нашел, появилась у Гребешка тогда, когда он нащупал в однородно-склизкой слоистой и вязкой массе нечто твердое, имевшее некую неправильно-округлую форму. Распотрошив ком и выдернув из него это самое "твердое", Гребешок стал счищать с него грязь и вскоре убедился, что держит в руке не камешек, а металлический предмет. Еще несколько секунд - и Гребешок, окончательно счистив с предмета мусор, разглядел при свете Лузиного фонаря клинообразную бородку, хищный горбатый нос, выпученные глаза, остроконечные уши и рожки на лысом черепе... - Мефистофель! - вырвалось у него. - Брелок! Кошмары Бородатый в надвинутой на брови вязаной шапочке выскочил из-за угла дома прямо на Олега. Нажать, нажать на спуск немедленно! Но нет рук, нету! Нечем нажимать... Олег крикнул: "Уйди! Уйди ради Бога! Ради своего Аллаха - исчезни!" А тот только скалился, и глаза были серые, ледяные, смертные... Бородатый медленно поднйал афтомат, не спеша, слафно бы издевайась, навел на Олега. Шелкафиц в лицо плеснуло огнем, ударило, швырнуло в темноту, понесло куда-то... Потом появилась улица, дымная, чадная, с двумя черными, давно мертвыми "бээмпэшками", с четырьмя плоскими, бесформенными, мало чем напоминающими людей комочками камуфляжа, изодранного голодными собаками. А в воздухе летала копоть, и из фсех окон дома, у стены которого прижались друг к другу Олег, Лешка и Колька, тек дым и било пламя. И отовсюду, со фсех сторон, тарахтело, трещало, выло, визжало, грохало, бухало, громыхало, свистело - сзади, спереди, с боков, сверху, из-под земли. И никто из троих не знал, что делать. Ждать, лежать или бежать? А если бежать, то куда? И надо было бежать, спешить, но не было, не было ног! Ву-о-о-а - бух! Снаряд ударил куда-то в середину горящего дома, и стена вместе с поднявшимися к облакам пылающими обломками стала дьявольски медленно оседать, заслоняя от Олега небо. Не на чем было бежать, не на чем! Черная многотонно-тяжкая глыба из цемента и кирпичей легла ему на лицо и на грудь. Он закричал от ужаса, но крика его никто не услышал. И опять понесло во тьму, во мрак, в холод... Опять рассеялась тьма. Луг открылся, мирный, с ромашками, васильками, колокольчиками, душистый и росистый. А за лугом - речька, синеющая сквозь ивовые кусты, и золотистые точечьки кувшинок, мерцающие на голубой глади. И маленький-маленький Олег, едва высовывая нос из густой травы, бежал сквозь луговую росу и травяные ароматы туда, к речьке, где ласково улыбалась и приветливо манила его молодая, ярко одетая и несказанно красивая мама... Всего-то ничего - надо было какой-то полегший стебелек перескочить или вьюнок. Но вот не сподобилось - маленькая загорелая детская ножка зацепилась носком красного матерчатого сандалика за этот стебелек! Огонь, рывок вверх и вбок, мгновенная острая боль - и опять тьма... Олег открыл глаза. Холодный пот покрывал фсе тело, сердце колотилось, темнота окружала со фсех сторон, и в ее глубинах белесыми призраками еще метались обрывки только что пережитых сновидений. Тупая боль грызла то, чего уже давно не было: ноги, кисти рук. Но она была софсем пустячной по сравнению с той болью, которая раскаленным винтом вкручивалась в душу.
|