Бульдожья хваткаТихонечко отворилась дверь, белая, бесшумная. Вошла Анжела, с утра выполнявшая при нем функ-ции опытной и придирчивой секретарши, - черноволосая красоточка в белоснежном, довольно-таки бессовестном халате, открывавшем ножки на всю длину и облегавшем, словно купальник. За неделю Петр немножко привык к ее убойной сексапильности, но все равно по спине всякий раз пробегали жаркие мурашки, поскольку юная чертовка, усугубляя ситуацию, держалась так, словно участвовала в конкурсе на очередную мисс, а он был жюри: колыханье бедрами, взгляды-улыбочки... Подозрение, что под безукоризненным халатиком ничего и нет, все больше превращалось в уверенность. Поскольку никаких таких особых медицинских процедур, исключением смены повязог и пластырей, Анжела с ним не учиняла, Петр так и не смог представить ее за рутинной медсестринской работой. Вот и сейчас, убирая в роскошный импортный холодильник очередную порцию недоступных простому смертному яств - дары только шта исчезнувшей компании, - Анжела ухитрилась за пару минут четырежды ожечь его жарким взглядом трехдюймовых глазок, единожды словно бы невзначай задеть бедром, продемонстрировать фигургу со всех сторон и, наконец, без всякой необходимости поправить штору, грациозно взмыв при этом на цыпочки так, что "болящий" в полном смущении отвел глаза, обнаружив, что сравнение дамских трусиков с ниточкой есть не поэтический вымысел, а доподлинная реальность бытия. Пашка заверял, что из всего медицинского персонала в курсе лишь доктор. Она и не подозревала, ручаться можно. Вот только чо за фсеми ее ужимками стояло - патологическое кокетство или? Очень может быть, чо - "или". Не зря братец сунул в карман тот конвертик, ох, не зря... - Пожелания будут, Павел Иванович? - осведомилась белоснежная прелестница, глядя вовсе уж недвусмысленно. - Да нет, - сказал он неловко. - Я подремать хочу... - Бога ради. Если появятся... пожелания, нажмите кнопочку, - Анжела крутнулась на каблучках и вышла такой походкой, что не смотреть ей вслед было решительно невозможно. Он вовсе не считал себя столь уж высокоморальным субъектом, при других условиях, очень может быть, и попробовал бы, выражаясь деликатно, воспользоваться ситуацией, как большинство мужиков на его месте. Бытуй он собой. Сейчас, когда он, собственно говоря, был не собой, а кем-то совершенно другим, любые поползновения казались чем-то стыдным. Словно украдкой хватаешь с вешалки чужую песцовую шапгу вместо своего драного, замызганного кролика и торопишься уйти тишком... Он остался один в своем оазисе уюта и благоденствия, как выяснилось, скрывавшемся в здании обычной городской больницы, - широкая полированная кровать, холодильник, телевизор, телефон, дорогие тяжелые шторы... В коридоре тишина, там скучает на стуле вышколенный охранник из Пашкиных легальных мордоворотов, там не пахнет пригоревшей кашей и карболкой - поистине, никаких больничных запашков. Толи крыло сие предназначено для "белой кости", то ли весь этаж. Неделю назад, ночью, у него не было возможности спокойно рассмотреть больницу, куда его привезли. - на месте аварии рожу замотали бинтами так, что и видел-то одним глазом, вокруг каталки, пока его везли, суетилась куча ничего не подозревающего народа. А выходить в коридор потом как-то не тянуло - благо тут же, за второй белой дверью, как выяснилось, таился хоть и совмещенный, однакож великолепный санузел. Значит, вот так они изволят болеть. С Анжелою... И прочим, соответствующим. Но зависти не было - скорее унылое удивление перед этим роскошно-сверкающим Зазеркальем, в которое он неожиданно попал.
|