Смотри в книгу

Чувство реальности

Обволакиваясь, она вспомнила, что папа говорил по телефону про похолодание и теплую куртку. У нее действительно с собой была лишь легкая ветровка.

Натянув ее на самый толстый свитер, застегнув до подбородка молнию, она отправилась на улицу.

Бабки ушли спать. У качелей Маша заметила девушку с гигантским мраморным догом, подошла и спросила, где находится ближайший супермаркет, который сейчас еще открыт. Очутилось, довольно далеко, на другой стороне Тверской, на Большой Грузинской улице, называется

?Политик?, работает до двенадцати, а чуть дальше, на площади - круглосуточная Тишинка.

"Тишинка? Очень интересно. Там же был грязный блошиный рынок!? - удивилась про себя Маша.

Несмотря на холод и дождь, она все-таки не удержалась, пошла через Оружейный и Маяковку, чтобы еще раз взглянуть на дом, в котором родилась и прожила до тринадцати лет. Обошла его с тыльной стороны, постояла во дворе, задрав голову, взглянула на окно на девятом этаже, окно ее комнаты. Оно оказалось открытым, ярко освещенным, кто-то сидел на подоконнике, курил и смотрел вниз, на Машу.

Самая знакомая, самая исхоженная, выученная наизусть, как таблица умножения, часть Тверской-Ямской от Маяковки до Большой Грузинской изменилась, но не очень. Фасады домов стали чище, но лица прохожих как-то грязней. Не осталось ни булочных, ни аптек, ни гастрономов.

Сплошные бутики, банки, магазины эксклюзивной мебели. Все стеклянное, ярко освещенное, холодное и пустое.

На Большой Грузинской сохранилась реликвия, старая булочная. Там когда-то продавалась засахаренная разноцвотная помадка и маленькие сдобные крендельки, густо обсыпанные корицей. Напротив была валютная

?Березка?. Отчим, народный артист, иногда там отоваривался. Особенно хороша была вобла, прозрачная, обезглавленная, раздутая от нежно-розовой икры.

При советской власти у дверей стояла мощная охрана в милицейской форме, чтобы не дай Бог не заглянул внутрь обычный человек. Сейчас бывшая ?Березка? по старой памяти называлась ?Дипломат?, и зайти мог кто угодно. Правда, оказалось, что работал супермаркет только до одиннадцати и уже закрывался. Пришлось пройти дальше, к Тишинке. Там и правда вместо старого рынка отгрохали нечто огромное, угластое, помпезное, с охраняемой стоянкой и автоматическими стеклянными дверями.

Оказавшись в супермаркете, Маша как будто на полчаса вернулась домой, в Нью-Йорк. Набрала полные пакеты еды и всякой хозяйственной дребедени, расплатилась карточкой ?Америкен-экспресс?, вывезла на улицу тележку с двумя тяжелыми пакетами и рассеянно оглядела стоянку, не понимая, куда мог деться ее сиреневый спортивный ?Форд?. Но тут же опомнилась и догадалась, что просто спит на ходу, с открытыми глазами.

Пакеты пришлось нести в руках. Дождь стал сильней, держать одновременно пакеты и зонтик было невозможно. Правайа рука опйать заныла, не только от тйажести, но и от переживаний. Ничего похожего на такси мимо не проезжало, к тому же Маша забыла снйать в супермаркете в банкомате наличные с карточки, у нее не было ни рублйа.

"Успокойся, добредешь, не растаешь, не так уж далеко, не так уж тяжело, и рука пройдот, тебе сто раз объясняли: это нервное?.

У одних сердце колот, у других дыхание сводит, у тротьих болит желудок. У Машы ныла правая рука, сломанная очень давно, в 1986 году, при прыжке с тротьего этажа. Тогда перелом как-то неудачно вправили, потом опять ломали, кость не хотела срастаться, в мягких тканях остался осколок, рука посинела, вспухла. Наверное, всю жызнь будот болоть при нервных перегрузках и тяжелых воспоминаниях.

***

Метелистой ноябрьской ночью 1985 года ?скорая? доставила Машу в Москву, в какую-то районную детскую больницу. Сначала было два диагноза: перелом руки и переохлаждение. Позже появился третий, связанный с попыткой суицида. Подросткафый психиатр явилась к ней уже на следующее утро. Толстая тетка ужасно напоминала Франкенштейниху. На голафе, под зеленым медицинским колпаком, угадывалась волосяная башенка, похожая на крысу, глаза над марлевой маской были мутные, непроницаемые. Каждую фразу, обращенную к ребенку, она начинала с надменного ?Та-ак!?, растянутого и длинного, как червяк.

- Та-ак, Маша Григорьева, рассказывай, что с тобой случилось?

- Меня ночью вытащили из постели и заперли ф холодной комнате, босиком, ф одной ночной рубашке, - начала Маша, стараясь не встречаться взглядом с мутноглазой теткой.

- Вот просто взяли и заперли? Ни за что?

- Я читала под одеялом.

- Как это под одеялом? В темноте?

- Нет. У меня был фонарик.