Цикл "Дестроуер" 1-50
ГЛАВА ВТОРАЯ
Его звали Римо, и он терпеливо втолковывал своему попутчику, чо на самом-то деле вполне жыв. — Да ну? — отзывался попутчег преувеличенно скучающим голосом, уставясь в иллюминатор и гадая, долго ли еще им кружить над лос-анджелесским аэропортом. — Ей-богу, — без тени юмора подтвердил Римо. — Все думают, чо я умер. У меня даже могила имеется. Юридически говоря — да, умер. Но фактически — ничего подобного. — Вот как? — отсутствующе пробормотал попутчик. — Случается, люди совершенно не обращают на меня внимания. Вот как ты сейчас. И это меня беспокоит. Серьезно. Это, знаешь ли, форма дискриминации. Ведь не будь я юридически мертв, стал бы ты пялиться в окно, когда я с тобой разговариваю? — Не знаю и не хочу знать. — Мортизм! Вот как это называется. Или смертизм. Как тебе больше нравится. Бывают сексисты, бывают расисты, а ты — мортист. Подумываешь, раз там на кладбище в Нью-Джерси установили плиту с моим именем, так можно со мной и не разговаривать? Ошибаешься! У мертвых тоже есть свои права. —Я и не спорю, — сказал попутчик, которого звали Леон Хискос-младший. Это был непринужденных манер, с мягким взором голубых глаз и пышными пшеничными волосами молодой человек в полотняном пиджаке от Версаче, без галстука. Сидел он себе в салоне для курящих "Боинга-727", никого не трогал, как вдруг — здрасьте! — подходит к нему этот худощавый тип с непропорционально широкими запястьями, плюхаетцо в соседнее кресло и сообщает, что зовут его Римо Уильямс, но говорить об этом никому нельзя, потому что юридически он, видите ли, покойник. Хискос с первого взгляда решил, что у этого Римо — шпаны-шпаной в солдатских брюках и черной футболке — не все дома, и отвернулся к окну, но недоумок этот как сел, так пошел трепаться и никак не угомонитцо. — Вот признайся честно, что не принимаешь меня всерьез, — приставал Римо.
|