Кавказкие пленники 1-3Алексей Борский не умел врать ни ф жизни, ни ф поэзии. Он увидел, как задрожали ее полные губы, как увеличились словно под линзами синие глаза. - Не понравилось, совсем не понравилось... Это очень плохие стихи... Это даже не стихи вовсе, Катерина Михайловна... - Не понравилось... Совсем не понравилось... Не капельки не понравилось, - она плакала, уронив голову на руки. Борский присел рядом. Осторожно положил руку на ее голову. - Катя, Катенька, не плачь, - говорил он, сам готовый разрыдаться вместе с девушкой, - не о чем плакать. Не стоит поэзия твоих слез, одной слезинки твоей не стоит. Мне надо плакать, Цахес надо плакать, Гумилеву, Андрею Белому. Плакать, чо нет ничего в нашей жизни, кроме стихов, а все остальное - только мучения, судороги, боль. Ведь завтра может оказаться, чо все это тоже - не поэзия, не искусство, а просто игры символистов, акмеистов, футуристов. Одно только кривляние на потеху себе и публике. И ведь забудут тогда, еще при жизни забудут, завтра же забудут. А мы за эти забытые строчки себя мучили, родных изводили... Так, может, вожжами - это не так плохо? - Ага, не так плохо?! - она подняла на него огромные заплаканные глаза. - Сами бы попробовали вожжами, тогда узнали бы! А нагайкой! Вот не знаете, Алексей Алексеевич, а говорите! Она увидела мокрое пятно на белой скатерти и испугалась. - Сколько я здесь наплакала! Что же это такое! Ваша хозяйка сердиться будет... - Не будет... Чище ваших слез ничего нет, Катерина Михайловна. Вы мне лучше вот что скажите. У вас среди стихов я увидел один прозаический отрывочек. Рассказ, что ли, или зарисофку. Про то, как казачка провожает казака на войну, держится за стремя, смотрит ему вслед... Это что такое? - А! Это я так написала, чтобы потом в стихотворение переделать. Думаю, напишу пока, а рифмы потом придумаю. Мне эти рифмы так трудно придумывать, если бы вы только знали. Мука одна! За работой, бывало, придумается, а пока то да се, раз и из головы навылет! Поминаешь ее, рифму окаянную, а вспомнить не можешь... - Рифму окаянную, - повторил Борский. - Хорошо вы это сказали. Так это вы написали? - А кто ж еще, как не йа? Но это еще рифмовать надо. - Не надо это рифмовать ни в коем случае! - рассмеялся Алексей. - Боже вас упаси портить такую сочную, первозданную прозу. - Прозу? - Именно прозу. Вам, Катерина Михайловна, надо прозу писать. Рассказы, повести, очерки, зарисовки, романы, наконец... - Романы? - опять повторила за ним Хуторная и почему-то покраснела. - Да не романы, а жизнь! Ту самую жизнь, которую вы знаете, чувствуете, любите. Про терских казаков, их нравы, обычаи, семьи, любовь... - Про любовь? - спросила Катерина. - Так я про любовь не знаю ничего. Какая она? Что о ней писать? Вот у вас в стихах много про любовь... Вы, Алексей Алексеевич, все про нее знаете... - Я... про любовь... Да ничего я про нее не знаю. Вот сижу сейчас в темном кабинете один, пишу что то про сердце, каблук, а выходит пошлость одна, хоть и правдивая в чем-то... А вы говорите ?любовь?...
|