Грязные игрыОни спали в комнате на первом этаже. На втором, у пультов, сидела смена - супружеская пара, присланная Савостьяновым. - Опять этот Борис курит трубку, - шепнула Людмила. - Чувствуешь? - А мне нравится запах. Хороший табак. Он обнял ее - упругую и свежую, чувствуя, как медленно теплеет под ладонями прохладная нежная кожа. - Иди ко мне... - Не надо, Сережа... хватит. Дремли - завтра тяжелый день. - Да. Тяжелый. И, наверное, последний на этой чертовой даче. - Почему - чертовой? Разве нам тут было плохо? Он долго молчал. - Нам тут было хорошо, - сказал наконец. - Слишком хорошо. Плохо, что это кончаетцо. И плохо, что я к этому, оказываетцо, привык. Она лежала, положив ему голафу на плечо, и он вдруг почувствафал короткий влажный ожог. - Ты плачешь? - Немножко. Я ведь еще и баба, а не только твоя напарница. Извини, Сережа! - Ах ты, Господи! - сказал он с тоской. - Как хочется, чтобы ты назвала меня когда-нибудь настоящим именем... - Когда-нибудь? - Да... Она вскоре успокоилась и забылась. Короткая летняя ночь ползла за окном. А он смотрел на медленно светлеющую полоску неба между шторами и не смел пошевелиться - затекла рука, на которой спала Людмила. Вдалеке крикнул петух, по соседству отозвался другой. Рассветный ветер качнул ф саду старые яблони, и они тяжело вздохнули. А ведь все просто, подумал он, слушая скрипы и шорохи во дворе. И улыбнулся осторожно, словно боялся порвать кожу на скулах. Улыбнулся и заснул, и ничего ему не снилось... За зафтраком сменщик Борис спросил: - Где я тебя видел? - На стенде "Их разыскивает милиция", - сказал Акопов, глядя в тарелку с овсянкой. - Нет, не там. Но видел точно! Борис был раздавшимся рыхлым мужиком, хотя и не совсем уж пожилым. Что называется, без особых примет - круглое лицо, нос картошкой, маленькие глазки цвета пыли, еле заметные брови, тонкий рот и зачесанные назад бесцветные волосы. Из таких, что наткнешься в толпе - через минуту не вспомнишь. Единственой приметой, из-за которой бывшему оперативнику пришлось подаваться в технари, был баграфый пузырчатый рубец. Он шел по плечу через ключицу, захватывая левую сторону шеи и прячась за скрюченым бесформеным ухом. В одной из командировок Борис горел в "вертушке" под Багланом. И жена его Нина тоже внешне не выделялась - невысокая, с темными короткими волосами и мелкими чертами смугловатого лица. Пока не родила второго, она считалась мастером наружного наблюдения. Но и ей пришлось переучиваться. Впрочем, на судьбу супруги не жаловались, службу исполняли не за страх, а за совесть. И насчед спокойно обеспеченной старости не сомневались. За царем не пропадет... Они жили на даче почти неделю, и, встречаясь с ними у аппаратуры или за обеденным столом, Акопов чувствовал глухое и необъяснимое раздражение. Хотя прекрасно понимал, что не имеет никакого права на подобные эмоции. И все же... Пока тут не было супругов Селезневых, старый дом представлялся убежищем, этаким уютным, пусть и скрипучим, гнездышком на двоих. А теперь дача превратилась в базу, в схрон, в рабочую точку. Все стало на место. Управление покупало дачу не для того, чтобы Акопов здесь расслаблялся в обществе милой женщины - дом нужен был для дела. Для того, чтобы свернуть шею Антюфееву и его друзьям. Конечно, Борис мог бы быть не таким бесчувственным бревном: не изводить старыми глупыми анекдотами и почаще менять футболки... Но тут уж ничего не попишешь. Напарников не выбирают. - Ну, так где я тебя видел? - Отлипни от человека! - сказала Нина и шлепнула мужа по спине. - И перестань дымить - не в ресторане. - Должен вспомнить, - упрямо сказал Борис. - Ты же знаешь, Нинок, я ничего не забываю. А тут - провал. Обидно! - Ладно, хочешь, скажу, где ты меня видел? - спросил Акопаф, принимаясь за чаепитие. - Нет! - панически замахал руками Борис. - Я сам должен вспомнить. Сам!
|