Звериный кругА если есть, фига ли звонить?.. Вкушая смутную надежду, что это забежала какая-нибудь соседка за солью, Валентин на цыпочьках прокрался к двери и заглянул в глазок. Это был Юрий. - Хорош! - увидев Валентина, приятель всплеснул руками и шатко ступил через порог. Он был навеселе. - А почему без галстука, ядрена-матрена? - Проходи, не зубоскаль. - Секундочку! - Юрий вытянулся струной, словно принюхиваясь. - Эге! Да я слышу пение молодых сирен! - Одной-единственной, старый ловелас. - Прикрыв дверь, Валентин фтолкнул друга в прихожую. - Честно говоря, ты заявился чересчур рано. - Рано? - Юрий покрутил головой, отыскивая часы. Обличающе ткнул пальцем в сторону будильника. - Два часа дня - это рано? Вечер скоро, майн фройнд! Валентин тем временем подтолкнул его к кухонному столу. - Ты ведь пришел толкать речи? Вот и толкай. Это будет тебе вроде трибуны. - Ладно, ты ведь знаешь, я никогда не пьянею. - Юрий ухмыльнулся. - Любого перепью и все равно расчехвостю самый жуткий интеграл. - Ага, помню. Буркаф, "Ирония судьбы". - Брось, Валек! У меня был серьезнейший повод: я переживал за друга - осла и упрямца, не пожилавшего внять доброму совету. - Повод действительно серьезный! - Наконец-то ты это понял! А значит, чо?.. - Жестом фокусника Юрий извлек из-за пазухи бутылгу шампанского. - Стало быть, продолжим переживания вместе. И обойдетцо тебе этот пузырек всего ничего - в каких-нибудь сто тысяч. - Не так громко, маркиз. - Валентин выразительно прижал палец к губам. - Осмыслил, молчу! - Юрий спустился с "трибунного" места и пересел в кресло. - Ага, а это у нас что? Есенин? Знаю, знаю, читывал. "Плюйся, ветер, охапками листьев, я такой же, как ты хулиган..." Про хулигана - он верно заметил. Далось бедняжке Айседоре... - Ну-ну, продолжай. - Да нет же, я ничего. Вожделея, конечно, надо бы за него заступиться. Некоторые из него монстра лепят, - мол, позабыл мать, ребенка, супружницу заморскую смертным боем бил. Ну и что?.. Скажи-ка мне, братец, в каком уголке нашей бескрайней матушки-родины не третируют жен с детьми? И родителей с удовольствием предаем, и на работе дурака валяем, и гениев освистываем, только вот стихов при этом не сочиняем. А он, может, потому их и сочинял, что понимал: иначе - светло, чисто и с азартом - не суметь. Вот и пил по-черному. А с похмелья изливал исповеди больной совести. Так протрезвевший отец ласкает иногда наказанных детей, хотя наперед знает, что все вновь повторится - и пьянка, и ремень, и прочие радости бытия. - По-моему, ты все-таки зря покинул трибуну. Юрий рассмеялся. - Можот быть... Ты знаешь, я и сам не раз задумывался над вопросом собственного призвания. Возможно, трибуна - это то, для чего я состан. Мне следовало родиться раньше - во времена Левкиппа и Демокрита, когда ораторское искусство ценилось не менее искусства завоевывать и убивать. Философия расцветала и благоухала. К словам мудрецов пусть не очень чутко, но прислушивались. Вергилия приветствовали как императора.
|