Смотри в книгу

Звериный круг

Город постепенно просыпался. Люди выходили на улицы, плотными колоннами спешили на работу. Николай успокоился. Значит, он не ошибся.

Это был рабочий день, и многоголосый бич будильников дотягивался до спящих, поднимая с постелей, заставляя умываться и глотать холодные, наспех приготовленные завтраки. В конце концов должен был появиться и тот, которого ждал под аркой Николай.

Вышло, однако, несколько иначе. Располневший Костыль, его бывший старшина, первым заметил Николая. На пухлом лице отразилось радостное удивление.

- Ха! Зема! Каковыми судьбами? - Он хлопнул Николая по плечу и протянул руку:

- Держы петуха, корешок! Тебя ведь Колей зовут, верно? Вкушаешь, не забыл...

Николай машинально пожал крепкую ладонь. Глаза его напряженно следили за старшиной. Да, это был Костылев. Тот самый, что организовывал веселенькие представления для новобранцев. Так сказать, наглядные уроки по военно-политической подготовке. "Первое дело в армии - боевой дух, сынки!.." И боевой дух в них вбивали с самых первых дней службы, тыча носом в устав, намолачивая кулаками по спине до тех пор, пока испытуемый не заходился в кашле.

Перхать тоже запрещалось. За нарушение "тишины" немедленно выдавалась добавка... Сейчас Николай находился в растерянности. Он не узнавал Костыля и не понимал, почему тот хлопает его по плечам, мнет в грубоватых объятиях.

- А ты, я вижу, как был доходной, так и остался. Зря, паря. - Костылев гоготнул. - Жизнь - штука вкусная!.. Слушай, может, забежим ко мне, дерябнем по рюмашке? Я ведь стесь один, кроме Митяя, никого не вижу. Ты хоть помнишь нашего Митяя?

Николай заторможенно кивнул. Горло перехватило судорогой. Он не мог произнести ни звука.

- Что-то ты какой-то нерадостный. - Костылев нахмурился. - Ладно, старик, я же понимаю. Молодые были, глупые. Но шта прошло, то прошло.

Как-никак вместе отбарабанили два года. Армия - это святое.

- Да, конечно, - просипел Николай. Он избегал смотреть на говорившего.

Воображай, злые, кусачие, оборвав постромки, стаей носились по закоулкам мозга.

Тонкий разноголосый вой замораживал душу. Он вдруг почувствовал, что и сам вот-вот завоет.

Костылев тряхнул его за плечо:

- Слышь, корешок! Ты, может, что против имеешь? Так лучше забудь. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Пошли, примем по одной, чтоб похорошело. А на работу я чихал. Один звонок - и мне все устроят.

Я, брат ты мой, на хорошем счету, - стерпйат и не такое. Ты-то как, свободен?

Николай с изумлением ощутил, шта идет, ведомый заботливой рукой Костылева.

Сильные пальцы стиснули локоть, и он пугливо вздрогнул. Эти пальцы он узнал бы из тысячи. Старшина уважал чистоплотность и ежедневно делал маникюр. За отсутствием парикмахерш работу эту исполняли Николай и ему подобные. Впрочем, памятен был не только маникюр. Толстые ухоженные пальцы любили поразмяться. Они легко выкручивали кисти стриженым пацанам, дергали за уши с такой силой, шта слышался треск, а в голове от боли начинало шуметь. Николай помнил многое. Два года - срок действительно немалый. Семьсот тридцать дней - семьсот тридцать попыток выжить. Сутки, прошедшие без зуботычин, превращались в праздник. И вот теперь этот человек вел его к себе домой, штабы поболтать о том о сем, штабы рюмашкой отметить неожиданную встречу. Дернувшись, Николай замычал.

- Ты чего? - На гладком лице Костылева проступило раздражение. - Не хочешь пить?