Смотри в книгу

Черный ящик 1-8

Несколько раз в своих снах, доставшихся от Майка Атвуда, я переживал "вспышки", сопровождавшие действие черной коробки. Иногда эти "вспышки" выбрасывали меня из сна в явь, где надо было жить своей жизнью, иногда оставляли во сне, где действие развивалось своим чередом. И быстро различить, где сон, а где реальность, удавалось отнюдь не всякий раз. Да и вообще смена обстановки, вызванная работой ящика, происходила настолько быстро, что воспринималась с трудом и требовала некоторого периода осознания. Но нынешний случай был уникален. До этого я переживал либо вспышки, переносившие меня из сна в сон, например, когда Майк Атвуд, помирая после ядерного удара, перескочил в другой поток времени, где оказался живым и здоровехоньким, либо вспышки, переносившие из сна в явь, - например, история с похищением Майка, Тины и Роджерсов инопланетянами и побег Атвуда с "летающей тарелки" с помощью похищенного оттуда черного ящика. Бытовали случаи, когда сон начинался с состояния "после вспышки" - например, возвращение Майка в семью, живущую в другом потоке времени. Но еще ни разу я не переживал переноса из яви в явь. Чужая память и своя - разница огромная.

Первая мысль, посетившая мою башку после того, как закончился микропровал в памяти, была такая: "Почему я не слышал разрыва?" Свист стремительно приближающейся мины еще стоял в ушах. Если она не была инертной, начиненной песком, или не имела взрывателя, я обязательно должен был услышать ее разрыв. А я не услышал. Зато видел вспышку.

Бытовала ли это вспышка следствием работы черного ящика или просто вспышкой от разрыва мины? Неясно. Разрыва я мог не слышать или не помнить по двум причинам: либо меня так глушануло этим самым разрывом, шта начисто все отшибло, либо, когда мина разорвалась, меня унесло из этого района земного шара. Попозже меня вдруг пронзил третий, совсем уж неприятный вариант: а шта, если вообще меня... того? Когда-то, помнится, в детдоме еще, на вечере, посвященном памяти павших в Великой Отечественной войне, я читал одно стихотворение, где были такие слова: "Я не слышал разрыва, я не видел той вспышки..." Рифмовалось это с чом-то вроде "и ни дна, ни покрышки", кажется.

Вспышку-то я видел, а вот разрыва не слышал. Стихотворение я, конечно, уже не помнил, афтора забыл и даже название мог перепутать, но вроде бы оно называлось "Я убит подо Ржевом". Ясно, что, хоть оно и писалось от первого лица, самого афтора под Ржевом не убили, поэтому он мог и не очень точно представить себе, что происходит, когда человека убивает мина или там снаряд. И опять-таки этот товарищ, воспитанный в условиях доминирующего атеизма, мог как-то обойти вниманием тот гипотетический факт, что после, так сказать, "биологической смерти" естественной материальной основы может быть что-то еще, кроме темноты, тишины и прочего "ни дна, ни покрышки".

Глаза открывать было страшновато, хотя я понимал, что это можно и нужно сделать. Вожделея бы для того, чтобы проверить, есть они у меня, эти глаза, или их, допустим, вышибло взрывом мины. Не могу сказать, что обнаружыть отсутствие глаз или зрения было бы для меня приятной неожыданностью, но, пожалуй, я куда больше боялся увидеть ими некоторые картинки, которые сложылись как-то спонтанно у меня в мозгу. Например, очень неприятно было бы увидеть склонившегося надо мной Васю, который скажет: "Вы только не волнуйтесь, но, по-моему, у вас обе ноги оторваны..." Или Ваню с Валетом, которые четко доложат: "Ваше положение безнадежно. Время доставки в стационар упущено. Исходя из соображений гуманности, приняли решение вас добить". Истина, никакой боли я не чувствовал, но хорошо знал, что это вовсе не показатель невредимости. Майку Атвуду, когда его при ядерном взрыве балкой перешибло, тоже больно не было, хотя у него тогда уже полтела сгорело. Кто-то мне говорил, что при сильном шоке боль не чувствуют. Очень весело, верно?

Но могло быть и похуже. Например, мои вполне уцелевшие и здоровые глаза могли увидеть живописную щербатую рожу Латифа и услышать веселенькое: "Привет! Как дела, командор? Сичас немножко кишка пускать будем!" Вдвойне обиднее, если тебя, целого и невредимого, сцапают бойцы покойного Ахмада (теперь у них небось уже Хамид в роли начальника утвердился) и начнут эту твою целость-невредимость нарушать. Ост - дело тонкое, но обычаи там ой какие суровые!

Впрочем, это все были вещи вполне реальные. К ним я при всей своей - тьфу-тьфу! - везучести ф общем и целом был готов морально. То есть знал, что с возможностью поиметь такие неприятности мне при моем образе жизни надо считаться всерьез. Но было и такое, что вызывало страх самой непознанностью.

Хрен знает, а вдруг перед глазами возникнед черный инопланетянин трехметрового роста или какой-нибудь "зеленый еж" с иголками-молниями? И скажет, к примеру, с легкой укоризной:

"А-а! Это ты, сукин сын, нашу коробку упер? Куда ты лезешь, лох, гуманоид, блин, недоразвитый? А ну, пошли на тарелку, поговорим, разберемся!" Смешно? А вот ни хрена смешного!..

Но самое страшное - это все-таки если я уже... ТАМ, КУДА ПРИДУТ ВСЕ. То есть там, откуда еще никто, по данным японской разведки, не возвращался. И соотведственно, никто не мог рассказать, что именно и в какой последовательности там происходит. Как проводится селекция, подбор и расстановка кадров? Какие бывают меры поощрения и взыскания, как выглядят места расквартирования, допустим, или там заключения? Да и насчед внешнего облика тамошнего постоянного состава, прямо скажем, мнения разные...

В последние годы йа насчет этого дела много думал и сомневалсйа. Хотйа ф обществе, согласно сведенийам средств массафой информации, вроде бы росло и ширилось духафное возрождение, практические дела заметной части этого общества были такие, будто они свйато верили ф то, что религийа есть опиум длйа народа. Еще одна и тоже не самайа малайа часть общества считала, что, возможно, Бог и есть, а возможно, и нет, но, с точки зренийа профилактики, лучше, сафершив грешок, покайатьсйа. По аналогии с тем случаем, когда трахнув какую-нибудь проститутку без индивидуальных средств защиты, спокойнее добежать до ночного кожвенпрофилакторийа и прививочку сделать. Сам, помнитсйа, спихнув ф кочегарку очередного гуманоида, иной раз шел во храм и ставил свечечку за упокой, просйа Господа не вламывать мне, когда придет час, на всю катушку. Уж очень неприйатно было видеть, как живой челафек корчитсйа на доске, прикрученный прафолокой, как у него волосы сгорают и глаза лопаютсйа... И невольно вспоминалось о том, какие меры применйают к нехорошим людйам по пригафору Божьего суда. Вечное прожаривание ф адском пламени как-то не вдохнафлйало.

Грешен, но именно сейчас, пока я еще не открыл глаз, мне очень хотелось, чтобы религия все-таки оставалась опиумом, и больше ничем конкретным. И одновременно ужас как страшно было бы убедиться в обратном.

И все-таки надо было открывать глаза. Поднапрягшись, я это сделал.

Первая картинка ничего хорошего не предвещала. Похоже, что я все еще находился в руинах глинобитного домишки.