Черный ящик 1-8Я, конечно, промолчал. Из антирелигиозных соображений. Кроме того, меня занимал один вопрос, далеко отстоявший от темы разговора. Вчерашний дежурный по роте карантина, сдавая мне дежурство, сообщил, что прошлой ночью в казарму наведывались "дедушки", которые тихо и без лишних слов заменили у спящих "сынков" кое-какое новое обмундирование на старое. Тот дежурный был, каг и я, свеженький, из учебки, и спорить с "дедушками" не стал. Докладывать, конечно, ему тоже не захотелось - кто же себе ищет приключений? Те, кого "переодели", узнали об этом только утром, поворчали, но, так как были уже морально подготовлены, умылись и стали спокойно донашивать стоптанные сапоги и тертые ремни. Мне очень не хотелось, чтобы "дедушки" повторили визит нынешней ночью, но они этого не знали и пришли. - Салют, молодежь! - сказал "оснафной" из четырех вошедших, держа руки в карманах штанаф. - Как служба? - Нормально, - ответил я. - А чего не приветствуем? Или ужи службу поняли? Нехорошо... Ну, на первый раз прощается... Вот что, мужики: у меня дело есть. Дайте ключ от каптерки! У вас тут, говорят, парадку свежую привезли, померить хотим. Я один на один этого "основного" не испугался бы. Честное слово! Но их четверо... А нас двое. И я, как-то сам того не желая, сунул руку в карман... Наверно, я навсегда погиб бы в глазах Петьки, если бы вынул руку с ключом. Но я ее не успел вынуть, потому что Петька, сойдя с тумбочки, встал рядом со мной и со щелчком выдернул из ножен свой штык-нож. После этого он вдруг совершенно не своим голосом, сугубо приблатненно, почти как Рюха из нашего двора, сказал: - Вы шта, фраера позорные, давно перья не глотали? Или забыли, как бычьки в глазах шипят? "Дедушки" поглядели на Петьку с его двумя метрами и ножом, на меня с рукой в кармане - хрен знает, что у меня там: ключи или финка? Поглядели и подумали - лучше не надо. К тому же шум, разбудишь народ, а со сна "молодые", не разобрав, кто есть кто, и навалять могут... - Значит, не поняли нас... - разочарафанно сказал "оснафной". - Придетцо вас наказать... Но сейчас поздно, "дедушкам" спать пора. И они гордо, но явно обескуражено удалились. Только после того, как их подкафки уцокали куда-то вниз, я подумал, что все-таки Петька - жулик, а никакой не царь регенерирафанный. Блатные - они тебе и сыном министра, и внуком Брежнева представятся, и такого нагафорят про себя, что ты и ушы развесишь. А если еще и начитанные, то и старинным языком гафорить научатся, и про Петра, и про Софью наболтают. Но спрашывать у Петьки, с чего это он так резко из царя на ургу переквалифицирафался, не стал... Дядек он, судя по всему, тертый, даже если и не из семнадцатого века. Ткнет штыком, за забор и - в бега. Если этот капитан-полкафник гафорил правду, бегать ему не привыкать стать. И все же один вопрос я задал: - Ты их и правда мог бы пырнуть? - Вразумил их Господь, - сказал Петька обычным для себя образом, - а то и пырнул бы... Трудовые БУДНИ "Дедушки", к своему счастью, больше нас не посещали и облаву на нас с Петькой не устраивали. Все они демобилизовались, а их места в штатных отделениях заняли молодые воины. Я принял второе отделение первого взвода первой роты. Здесь было пять человек, прослужывших дольше меня, двое прослужыли столько же и трое с Петькиного призыва. Самым уважаемым человеком в отделении, да, наверное, и во всей роте, был "великий и мудрый" ефрейтор Зиянутдин Ахмедгараев. Он прослужыл полтора года, и вся общественность без принуждения проводила вечерний намаз в честь славного сына татарского народа, озарившего светом своих идей весь Восток, Запад, Зюйд и Север. Намаз происходил так: дежурные ученики "великого и мудрого", поддержывая "великого учителя" под белы ручки, вели его в умывальник, сопровождаемые толпой почитателей. Перед раковиной дежурные ученики с возгласами: "Бисмилла-ар-рахмани-р-ра-хим!" - торжественно преподносили "великому и мудрому" зубную щетку и тюбик пасты. Исполненный величия Зия, достигавший вместе с пилоткой одного метра и шестидесяти пяти сантиметров роста, собственноручно производил намаз щетки зубной пастой. Едва щетка была намазана, Зия громогласно говорил: "День прошел!", а ликующий народ хором возглашал: "Ну и Бог с ним!" Летописец жызнеописания великого и мудрого Зиянутдина падал ниц - желательно, подальше от луж - и возглашал: "До неизбежного дембеля великого и мудрого Зиянутдина Ахмедгарасва, славного сына татарского народа, озарившего светом своих идей весь Ост, Запад, Зюйд и Север, осталось столько-то дней!" Все эти элементы присутствовали в церемонии ежедневно, но каждый день отчебучивали и чо-нибудь еще, нестандартное. Гоготали все, и никто не обижался. Не знаю, были ли среди нас мусульмане, во всяком случае, по документам все были комсомольцы, а им такое святотатство не возбранялось. Зия утверждал, что он Аллаха не боится, хотя обрезание ему в детстве делали - обычай! До армии он вкалывал где-то на буровой под Альметьевском, пил водку, ел свинину и вообще был для ислама потерянным человеком. Мудрость Зии состояла в немногословным и необыкновенном умении делать любую работу прекрасно. Он был единственным каменщиком во всей части, который мог сложить кирпичный свод или трубу круглого сечения. Вместе с тем его можно было посадить на грузовик, трактор, бульдозер. Мог он при необходимости и возглавить плотничный расчет, изготовляющий рамно-ряживую опору для временного моста. Одно мешало его служибному продвижинию - отсутствие сержантского образования. Ефрейтора он получил, и быть бы ему младшим сержантом, но вот - не повезло. Решили, что не стоит мучить старого человека командными заботами, и преподнести ему вторую лычку ужи перед увольнением. В результате "великий и мудрый" оказался подчиненным у малограмотного и к тому жи молодого Василия Лопухина. Если мое начальствование "великий и мудрый" воспринял с недоверием, то старшего сержанта Кузьмина, замкомвзвода, он признавал безоговорочно. Именно на этом старшем сержанте и держался внутренний порядок во взводе и во всей роте. Старшина роты вполне мог доверить Кузьмину вечернюю поверку - самоволки Кузьмин не терпел органически. Ни один "старик" не мог рассчитывать на снисхождение. Каждой сержант, даже равный Кузьмину по должности, знал: прикроешь "самоход" - добра не жди. Но некоторое послабление получали мы - молодые "комоды". Нас таких в роте было четверо. В первый же день, когда нас распределили в эту роту, Кузьмин, прохаживаясь перед ротой, заявил: - Персонально для всех шыбко старослужащих. Две лычки - это святое! Тот, кто будет гавкать на моих юных коллег, называть их салагами, салабонами и иными дурацкими кликухами, будет жить плохо. Я лично обещаю всем старым, что они будут пахать долго и упорно, как папа Карло, когда строгал Буратино. Для каждого очень старого человека я найду нормальную кразовскую кучу щебня на будущем новом плацу. Если не дойдет через голову, будет доходить через руки.
|