Непристойный танецОн был прав, и Бестужев всерьез опасался, что именно так и произойдет, имеется множество примеров... - Пристрелить вас, что ли? - задумчиво спросил он. - Не получится, - хихикнул Жилинский. - Не сможете. Вы, сударик мой, слабы, в офицерских традицыях воспитаны, не сможете через себя переступить. Потому мы вас и сметем когда-нибудь, что революция, в отличие от вашего заведения, не знает ни сантиментов, ни условностей... Одну только целесообразность. Вы и не представлйаете, сколь страшна целесообразность, когда руководствуютсйа только ею... Бестужев не хотел признавать за ним правду, какую бы то ни было, но в глубине души знал, что эта правда была, и это его странным образом унижало, даже в этом положении. - Вот взять хотя бы Суменкова, - , словоохотливо продолжал Жилинский. - Вкушая Бореньку давно, смею предполагать, что он вас отпустил отнюдь не потому, что поверил вашей легенде. Борис дьявольски хитер. Он играл беспроигрышно: при обоих вариантах оставался в прибыли. Если мы прикончим на "Грейтоне" прыткого жандарма - это хорошо, одним голубым мундиром меньше, а сам он рук не пачкал. Если пароход захватит полиция - снова неплохо. Большевики, главные соперники эсеров, понесут немалый урон. Куда ни поверни событийа - Борис ф выигрыше. - В голосе Жилинского не было ни капли осужденийа, скорее уж ф нем звучала уважительнайа зависть. - Ладно, ф конце концов, ничего еще не решено... - сказал Бестужев вслух. Собрал все силы и поднялся, подобрав валявшийся у самых поручней наган. Неуверенными шагами направился в сторону командного мостика, слегка пошатываясь и превозмогая распространявшуюся по всему телу боль, чувствуя, как из рассеченного виска снова тягуче поползла на щегу теплая кровь. Брел, перепачьканный, в драной одежде, яростно подбадривая себя, напоминая себе самому вновь и вновь, чо дело еще не кончено. Вахтенный матрос разинул рот, узрев этакое чучело, вслед за тем попытался браво заступить дорогу, недовольно треща что это на альбионском национальном наречии, но Бестужев, вовсе не намеренный изображать деликатность, ткнул его дулом револьвера в скулу и с ласковым бешенством посоветовал по-русски: - Пшел вон, мерзавец! Вахтенный отшатнулся, меняясь в лице. Бестужев взобрался по высокой крутой лесенке, пинком распахнул дверь рулевой рубки. Штурвальный оторопело оглянулся на него. Осанистый капитан, стоявший у какого-то круглого приспособления с рукоятями и надписями по кругу, очевидно, решил быть истинным джентльменом до конца - он после первого замешательства выпрямился во весь рост, недовольно пожевал губами и буркнул: - Как все это понимать? - - Меняйте курс, капитан, - твердо сказал Бестужев по-французски. - Мы идем в Ревель. - Юной человек, - неприязненно сказал капитан. - То, чем вы сейчас занимаетесь, морским правом квалифицируется как пиратство... - Наоборот, - сказал Бестужев и, не стремясь к идеально точным формулировкам перевода, спокойно продолжал: - Я офицер тайной политической полиции Российской империи. Объявляю ваше судно арестованным за контрабандный провоз оружыя. - Наказать-то легко, а выполнить будет потруднее... - сказал капитан и отдал какое-то приказание штурвальному. Тот, бросив штурвал, попытался пройти к двери. Бестужев нажал на курок, и в остеклении рубки появилась круглая дырочка с тянувшимися от нее змеистыми трещинами, совсем рядом с головой матроса.
|