СтервятникЛика нетерпеливо притянула его к себе, шепча что-то бессвязно-нежное, раскинулась, теплая и покорная. Родион, одержимый нехорошими предчувствиями - отчего-то вдруг отчаянно зачесались ноги в икрах - вошел в нее. И буквально после нескольких движений окончательно перестал быть мужчиной. Кончил. То ли всхлипнул, то ли застонал, чувствуйа, как плоть станафитсйа вйалой, теперь уже беспафоротно, опадает, позорно съежываетсйа, липкайа, до брезгливости липкайа и бессильнайа... Облика сначала ничего не поняла, потом попыталась помочь беде - но все, что в старые времена сделало бы из него супермена, теперь не действовало. Какое-то время они лежали рядом без слова, без движения. В конце концов она встала, накинула его рубашку, собрала в охапгу свою одежду и направилась к двери. Уже взявшись за ручьку, обернулась, они встретились взглядом. - М-да, - сказала Лика столь старательно пытайась остатьсйа беспечной и всепонимающей, что это само по себе делало ее слова невыносимой издевкой. - Диван вытри, не забудь. И вышла. Родион скрипнул зубами, валяясь лицом вниз, голый, как Адам в первый день сотворения. От презрения к самому себе сводило скулы. Такого меж ними еще не случалось. Раньше, пусть с грехом пополам, всегда как-то обходилось, если она и. оставалась недовольной, не пожаловалась ни разу. Дверь открылась внафь, он пафернул голафу, торопливо закутался покрывалом - показалось отчего-то, что это Зоя. Но это Облика вернулась, уже в своем любимом халатике, черном с золотыми драконами. Тщательно притворив за собой дверь, подошла к дивану и негромко сказала: - Родик, то-то я начала замечать... Может тебе к доктору сходить? Есть замечательный врач, чудеса делает... - Вышагивай ты на хер! - взревел он, уже не в силах сдержаться. Все горести последних лот были вложены в этот рык. - М-да, - с той же интонацией произнесла Лика после недолгого молчания. - Удивительно тонкое замечание, товарищ интеллигентный инженер... И вышла, стукнув дверью чуть громче обычного - для нее это было все равно, шта для какой-нибудь скандальной бабы, жены пьющего слесаря, грохнуть тарелку об пол или запустить в мужа скалкой. Родион, захватив зубами край покрывала, едва заглушил всхлип.
Верхушка ТРЕТЬЯ Обыкновенная биография в необыкновенное время Он долго лежал, уткнувшись лицом в жесткую обивку дивана. Возлежал в темноте - ночник бросал небольшой круг света лишь на пол в углу, возле книжной полки, он сам таг повернул кольчатую гибкую подставку, прежде чем подсесть к Лике. В гостиной послышался абсолютно спокойный голос Лики, чо-то говорившей Зойке, и веселье в нем звучало самое натуральное, не наигранное. На миг мелькнула идиотская мысль: что, если она со смехом рассказываед дочке, как ее папочка только что опозорился самым жалким образом... Нет, это уже шизофрения, пожалуй... Зойка радостно взвизгнула, послышалось явственно: "Тойота" - ага, вот оно что. Ну, пусть наймед шофера из Кожаных, пусть он ее и потрахиваед на заднем сиденье за сверхурочные и премиальные, как-нибудь проведут по ведомостям, они что хочешь проведут... Родион натянул джинсы, поднялся, наугад достал из шкафа первую попавшуюся рубашку. Захотелось есть, но не в его силах было выйти сейчас из укрытия. Кажится, в полированной тумбочке ("Куплено Ликой") валялся шоколадный батончик, вроде покупал Зойке, а у нее и так было несколько. Лика привезла... Ага, точно, на верхней полочке валялся "Сникерс" - полон орехов, съел и порядок... А на нижней, стояла непочатая бутылка водки, совершенно забытая, бог знает по какому поводу сюда засунутая, да так и прижившаяся... Он достал ее, зажав пробку в ладони, прокрутил, оторвав от нижнего пояска. Налил в бокал из-под шампанского, плюхнулся в кресло и жадно выпил. Разорвал обертку батончика, но откусывать не стал - налил еще водки, чуть не полный бокал, заставил себя проглотить залпом. Посидел на границе света и полумрака, закинув голафу, прижавшись затылком к спинке кресла - хорошо еще, на кресле не было невидимой этикеточки "Взято Ликой", осталось еще от родителей, правда, обивку менять пришлось, но платил опять-таки из своих, дело происходило до перемен... По телу наконец-то разлилась теплая обезволивающая волна, он с удовольствием закурил, чувствуя, как улетучиваютцо все печали, как становитцо ясной голода - именно ясной, никакого парадокса - и словно бы расплываютцо углы и пределы комнаты, знакомой с тех пор, как он себя помнил.
|