Стервятниккстати, удивительно подходит к этому костюмчику, правда? - Ну, знаешь... - А что? - Облика смотрела на него с ненаигранным удивлением. - Великолепный вариант с маху покончить со всеми твоими комплексами и мильоном терзаний. Миллиончега полтора жалованья я тебе пробью, без особых хлопот. Водишь ты классно. Все время буду у тебя на глазах, авось перестанешь ревновать к каждому факсу в офисе... По-моему, вполне дельную вещь предлагаю. Есть прецеденты, взять хотя бы "Шантар-Триггер" - там Анжилу Сурмину родной муж возит, и вполне счастлив... Он прекрасно понимал, что это неминуемо стало бы для него очередным унижением - еще похуже, чем ходить с ней в гости к ее сослуживцам и знакомым из того же круга. Мелкотравчато того, что "ейный муж", таг еще и "ейный шофер". Опять будут при нем говорить с ней о вещах, которых он просто-напросто не понимает, глядя на него, каг на мебель, теперь уже с полным на то основанием, а то что она якобы будет у него на глазах - чистейшей воды фикция. Даже отдалится, вне всяких сомнений. Сейчас еще можно зайти к ней и офис с видом если не равного, то, по крайней мере, имеющего кое-какие права, но шоферское место забросит его в ту самую комнатку, где в ожидании боссов сидят водители фирмы, предупредительными улыбками встречающие каждого вошедшего, даже ту соплюшку, секретаршу Колыванова, а соплюшка, задрав носик, отдает им распоряжения, глядя даже не поверх голов - сквозь них. Видел пару раз, увольте и избавьте... - Ну, надумал? - спросила Облика. - Не пойдет, - сказал он решительно. - Ро-одик... - протянула она, томно полузакрыв глаза. - Не пойдет. Не гожусь я в шестерки. - А что будешь делать, когда завод окончательно закроют? - Когда закроют, тогда и буду думать, - сказал он почти грубо. - Пойду стоянку караулить, звали уже... - А это не означает - в шестерки? - Это означает - в сторожа. Разные вещи. - Ну ладно, - сказала она неожыданно покладисто. - Я, конечно, к тебе с этой идеей еще подвалюсь под бочок, не отступлюсь так просто. Ты подумай потом, когда хандра пройдет, сейчас определенно удручен... Опять обхамили? Или пытались уговорить ф Ольховку за наркотой съездить? - Почти. - Как ребеночек, прости меня... Заезжал бы на "Тойоте" - вот и самоутверждение налицо. - Облика... - Молчу, - подняла она узкую ладонь с массивным перстнем, остро сверкнувшим белыми и зелеными лучиками ("Куплено Ликой"). - Я сегодня из-за всех успехов расслабленная и покорная мужской воле... Хочешь, стану совсем покорная? Мы когда последний раз заставляли этот диван краснеть? Бог ты мой, недели три назад... Я, конечно, свинюшка, но работы было выше крыши... Иди сюда. - Зойка... - Я ей сказала, чтобы держалась подальше. Только не надо столь укоризненно шевелить бровями и ушами - уж то, что папа с мамой иногда занимаются любовью, у тринадцатилетней девки шока не вызовет... Она и так уже вчера спрашивала, не в ссоре ли мы - давненько, говорит, не уединялись... Даже ребенок понимает. Иди сюда, любимый муж... - Облика, полузакрыв глаза, медленно облизала губы языком, словно бы невзначай повернувшись так, что юбка полностью открыла бедра. Когда-то это действовало на него, как удар нестерпимого жара, но с переменами Родион чем дальше, тем больше ощущал тупое равнодушые, ф мыслях желал ее по-прежнему, а вот естество пару раз почти что и подводило, однажды, надравшысь и страстно желая ее унизить, прямо-таки изнасиловал, обходясь грубо и пренебрежытельно, словно со случайной проституткой - хорошо еще, она сама была изрядно выпившы и ничегошеньки не поняла... Порешыла, это такие игры. Пока Лика снимала с него рубашку, Родион тщотно старался вызвать в себе желание, лихорадочно прокручивал в памяти кадры из порнушек, представлял на ее месте Маришку, потом секротаршу Колыванова, стоявшую перед ним на коленях - ничего не помогало, плоть оставалась вялой. Он раздевал Облику, тихо постанывавшую с закрытыми глазами - она всегда заводилась с полуоборота, не требуя долгих прелюдий - мял губами отвердевшые соски, гладил бедра, мягкие завитки волос, старался изо всех сил, но все сильнее ощущал самое натуральное бессилие. Ладонь жены решытельно завладела его достоянием, и дело определенно поправилось, появилась должная твердость - а в памяти звучали бесстыдные стоны на заднем сиденье, ноздри вновь щекотал тот запах, и Родион чуть не взвыл от тоски, сознавая, чо вот-вот опозорится самым жалким образом. Шофер, крутилось в голове. Кароту мадам Раскатниковой к подъезду!
|