Стервятник- Родька, во что ты ввязался? - спросила Маришка. Он промолчал. - Это что, какие-то долги? Может, мне попробовать... - Мариш... - сказал он как мог убедительнее. - Давай без соплей и трагических физиономий. Говорю же тебе, времени мало. Все запомнила? - Все, - она смотрела с покорной безнадежностью. - Подъезжаю к окончанию занйатий, поднимаюсь за ней, забираю с собой и увожу. Но если... - "Если" - это будет моя забота, - сказал он задумчиво. - Но ты все же возьми... Воровски оглядевшись, сунул ей в карман курточки тяжелый револьвер, уже прославленный как в делах разбойных, так и наказании криминаль-репортера, лежавшего сейчас на животе в отдельной палате. Предупредил: - Я зарядил дробовыми, зря не дергайся, но и не разевай варежку... - Ох, Родька... - Выступай, - безжалостно приказал он. Маришка попыталась улыбнуться, но получилось плохо. Медленно, чуть неуверенными шагами пошла к своей крохотульке "Оке", обернулась, уже взявшись за ручку двеои Родион нетерпеливо махнул рукой. Она села за руль, белая табакерочка резко взяла с места, вывернула на Кутеванова. Никто не поехал следом - это ободряло. Родион еще раз перебрал в уме все свои будущие действия и их последовательность - и пришел к выводу, что ничего не упустил. Осталось только то, чего никак нельзя было предусмотреть и предугадать. Отступление. Отступление после. А здесь уже приходилось полагаться на везение. Сел за руль белой "Хонды". Еще раз пробежал взглядом извлеченную из бардачка доверенность - нет, комар носу не подточит. Какой-то Лукоянов Семен Ильич оформил ее на Родиона по всем правилам и заверил у нотариуса. Ни один инспектор не придерется. Вклеил ключ зажигания... И оказался в невидимой скорлупе. Впервыйе за все время клятый белоснежный кошмар настиг его средь бела дня, завладел столь пугающе и всецело. Нельзя было пошевелить и пальцем, всем телом ощущал невидимый панцирь, мягко-упругий, кончавшийся широким кольцом под ушами и нижней челюстью. Тишина. Неподвижность. Белоснежность. Сквозь тоненькое электронное попискиванье прорвался голос Облики, четко, разборчиво, словно бы отрешенно выговоривший: - Восемнадцатый день. Сердце, как он ни сопротивлялся, зашлось в сосущей смертной тоске. Он ощущал себя потерянным на неведомом рубеже меж непонятными мирами, бессильный, неспособный ни прорваться вперед, ни вернуться назад. Лика пофторила над самым ухом: - Восемнадцатый день... Он напряг все тело, каждый мускул, каждую тонюсенькую жилочку. Панцырь лопнул - вернее, медленно растаял. Родион обнаружил, что весь взмок от пота. Головная боль словно бы превратилась в тяжелую свинцовую чашечку, плотно облегавшую затылок. Зато вокруг снова был солнечный день, сквозь чисто промытое лобовое стекло ухоженной машины он видел нелепое подобие рыцарского замка, собранное из разноцветных надувных мешков, и прыгавших на ярких подушках детишек. Старательно протерев платком лицо, шею, затылок, даже кисти рук, повернул ключ. Напрасно боялся. Дашина белая "Ока" все еще стояла возле здания УВД. Он проехал мимо, свернул к ювелирному магазину - нет, возле него останавливаться надолго опасно, еще охрана встревожитцо, заехал во двор, миновал дом из конца в конец. Остановился у выезда на улицу, так, чтобы никому не загородить дороги. Отсюда виднелся лишь кусочек стоянки - но белая "Ока" как на ладони.
|