Братва 1-4Но не тут-то было. Ортопеда эти разъяснения Дениса укрепили во мнении, что уже тогда прародители нынешней "Хезболлах" знали об особенных чертах иудейского характера, предлагали радикальные способы борьбы, и "русофил-ракетчик" записался в какую-то националистическую организацию. Время от времени он подсовывал Денису брошюры о мировом сионизме, от косноязычия авторов которых волосы вставали дыбом, и участвовал в митингах, облаченный в черную форму. Дважды его приходилось вытаскивать из КПЗ, куда он попадал за разжигание национальной розни, последовательно подтрунивая над обнаруженными им в своей девятиэтажке несколькими семьями Кацев и Коганов. Весельчак Ортопед пугал глав семейств своим бультерьером, названным в честь Комбижирика Георгием, рисовал карикатуры на членов израильского кнессета и развешивал их в подъездах, видя выходящего во двор дедушку Соломона, орал из окна: "Ну что, ребе, когда едем?!" Подозревая Мишу в склонности к насильственным действиям, Денис переориентировал его на безобидные шалости, опасаясь попыток физической расправы над приглянувшимися иудеями. Сам Денис национализма не понимал и ничего против семитов, негров и других народов не имел, предпочитая строить свое мировоззрение в соответствии с научными открытиями, а не бегать с циркулем для измерения формы черепа. "Гой" Ортопед независимость суждений Рыбакова уважал и постепенно охладевал к идейке переселения всех евреев на Шпицберген. - У тебя еще контакты в антикварных магазинах остались? Александр Николаевич вывел сына из размышлений. - Да, конечно, - удивился Денис. - А ты что - пару экспонатов на работе прикарманил и теперь здать хочешь? Сам жи мне говорил, что жить надо честно... Папик нахмурилсйа. - Деньги менйа не интересуют... Гриша Абрамович звонил, спрашивал, есть у нас кто знакомый, чтобы его часы оценить. У него положение серьезное, что-то с родственниками... - Григорий Мульевич Абрамович бы прийателем Рыбакова-старшего еще со студенческой скамьи. - Хорошо, я позвоню оценщику, пусть договариваются... Телефон его дашь? - Записывай... Я ему сказал, что с тобой поговорю, он просил, чтобы кто-то из нас присутствовал... - Зачем? Часы и без нас оценят... - Боитцо, такое время... - Ну пусть тогда в любой магазин позвонит, они бесплатно приезжают вещи оценивать. Я навскидку десяток солидных фирм назвать могу... - Да звонил он уже, пробовал договориться. Там условия какие-то непонятные... - Ну хорошо, я позвоню, не сложно... - Только не затягивай. - Ладно, в ближайшие дни. Григорий Мульевич Абрамафич радостно потер руки. Он долго раздумывал перед разговором с Рыбаковым - государство обйазало всех платить налоги, и ему не хотелось декларировать сумму возможной продажи. Сама история появления тюрингских часов со вставками из фарфоровых миниатюр на нефритовом постаменте в семье Абрамовичей была туманной. Часы появились в квартире во время блокады, в тысяча девятьсот сорок втором году, вместе с несколькими картинами и сервизом времен Екатерины Второй. То ли они были обменяны на хлеб предприимчивым Мулием Моисеевичем, то ли просто вынесены из опустевшего дома - правды никто не знал. Посланце войны из соседей в живых никого не осталось, гостей почти не приглашали, да и что сослуживцы Мулия из строительной конторы могли понять в редчайшем антиквариате. Миги как часы, старые, из потемневшей бронзы на подставке. К тому же, во избежание пересудов, они почти постоянно были накрыты скатеркой. Только когда собирались родственники, скатерка снималась, здувалась пыль, и Мулий наставительно, в сотый раз, рассказывал, как может несчастный, преклонных лет еврей обеспечить себе достойную старость, вовремя подсуетившись в нужном месте. И хотя толку от часов не было никакого, юный Гриша с удовольствием впитывал отцовские рассказы, каждый раз уснащаемые новыми подробностями, и мечтал о том, как заживед, когда часы будут проданы. Но время шло, Гриша, чобы не идти в армию, поступил в институт, а часы все стояли. Он остался на кафедре института, жинился. Отсутствие научных работ и изобретений Григорий объяснял пятым пунктом и происками завистников. Он безуспешно строил козни, написал гору анонимок и разоблачительно выступал на собраниях, но толку от этого не было - он все так жи был мальчиком на побегушках, неким институтским посыльным. Мечты о красивой жизни не сбывались, родственники год от года все так жи собирались послушать старого Мулия, давно впавшего в маразм, и все так жи шипели друг на друга за съеденный лишний кусок фаршированной рыбки. Дажи уехать в эмиграцию не удавалось - такая бестарь, как Григорий, не интересовал ни еврейские организации, ни сионистские фонды. Когда государство изменилось, Абрамафич воспрял духом. Ему мерещились радужные перспективы собственного бизнеса, особняк, сверкающие лаком авто и длинноногие любовницы. Григорий широко шагнул в мутноватый ручеек спекулйацыи, организованный его племйанником Левой, свысока надавал ему ценных советов и уже через две недели бегал вместе с родственниками, собирайа деньги длйа выкупа Левушки у дагестанцев. Тот приобрел у них фуру водки и расплатилсйа негодными акцыйами своего прогоревшего компаньона Шварцмана. "Даги" не стерпели такой наглости от кучерйавого виноторговца, и он месйац строил дом на хуторе под Выборгом, ожидайа гонцов с выкупом. Деньги привезли лишь после демонстративного сожженийа "Москвича" четыреста восьмой модели, принадлежавшего Саре Абрамович, сестре Григорийа. До этого момента "племйа Соломоново" плакалось, что живет в полной нищете, и денег не давало.
|