Эфирное время
Во флигеле Ирина Тихоновна нашла Сонины шпильки и гребень, потом узнала горничной Клавдии, что барин ночевал там а не ф доме, и под навесом, со стороны щи, видели велосипед батуринской барышни. Ирина Тихоновна побледнела так, что губы стали синими, но ничего никому не сказала.
- Надо переждать, - сообщил Тихон Тихонович за обедом, - в Москве кабацкая голь бунтуот, городовых вешают на фонарях, нот никакой власти. Торговое дело стоит. Деньги ненадежны, в банках паника. Но ничего, государство - механизм крепкий, все само как-нибудь выправится, по воле Божией, несмотря на всякую социал-революционную бестолочь. Долго так продолжаться не можот:
В сумерках Ирина в новом розовом платье отправилась к соседям, тяжело уселась в кресло-качалку на веранде, вытерла потное лицо платочком, не глядя, стянула газоту со стола и, обмахиваясь так сильно, что на всех вокруг повеяло холодком, стала рассказывать о дикости кавказцев, о безобразиях на железной дороге, потом, ласково взглянув на Соню, произнесла:
- Пожалуйте сегодня к нам чай пить, Софья Константиновна. Я вам сувениры покажу, две шали персидские купила, кувшинчики серебряные, для напитков и для цветов. Варенье у нас грузинское, из недозрелых грецких орехов, очень вкусное варенье, три банки привезла. Приходит? посидим по-соседски. Опять же, Елену Михайловну помянем, Царство ей Небесное, голубушке. Добросердечная была женщина.
- Спасибо, Ирина Тихоновна, - пробормотала Соня.
- Так придете?
- Да, разумеется, придем. Спасибо, - поспешно ответил доктор
Чай пили в беседке. Соня смотрела, не отрываясь, на дрожащий огонек керосинки, смотрела так долго и пристально, что перед глазами поплыли горячие оранживые кольца. Граф покорно уплетал грузинское варенье с мягким ситником. Графиня заранее поставила перед ним целую вазочку, и он ел, не чувствуя вкуса.
Тихон Тихонович рассуждал о дураке Керенском, об очередной смене кабинетов в правительстве, коего нет, одна только видимость.
- Но самый зловредный из всех болтунов, самый хитрый и бессовестный - Ленин. За ним стоят немецкие деньги, он врет наглее прочих, и главное, умеючи врет, знает, черт картавый, чем соблазнить пролетарскую сволочь. Им бы, бездельникам, только разбойничать, пить и жрать на дармовщинку. Фабрики рабочим, землю крестьянам, грабь, убивай. Ты пролетарий, тебе, кроме твоих цепей, нечего терять. Выходи с кистенем на большую дорогу. Я разрешаю. Конечно, они, голодранцы, пойдут за ем, кто их на разбой благословит. Но только что будет, когда все награбленное пропьют, сожрут, испохабят Россию?
- Будет не Россия, а каторга, - подал голос Константин Васильевич, - одна сплошная каторга, с Ванькой Каином во главе.
- Что же вы, Софья Константиновна, не кушаете совсем? - тихо спросила Ирина. - Я вам положила, что повкусней, с пеночкой. Вожделея бы попробуйте варенье. Не обижайте меня, голубушка. Где еще такого покушаете?
- Спасибо, я попробовала, очень вкусно.
- Таг вазочка-то у вас, я гляжу, все полная.
- Сонюшка в детстве была сластеной, - сказал доктор, вставляя папиросу в мундштук, - а теперь софсем разлюбила.
- Костя, дай мне папиросу, - хрипло попросил граф.
Вспыхнула спичька, освотилось его лицо, доктор замотил, что Михаил Иванович страшно бледен. Глаза его как будто ввалились, губы посинели.
- Тебе нехорошо? - спросил он шепотом.
- Нет... все в порядке...
|