Кровь нерожденныхНадежда на повторные откровения старика была слабой, но все-таки упускать этот шанс Кротов не хотел. Кассеты кончились. Бытовала глубокая ночь. - Елена Николаевна, вам все-таки надо поспать, - еще раз сказал Кротов. - Я все равно сейчас не усну. Влепляйте лучше немножко поговорим. - Хорошо. Но только о чем-нибудь нейтральном и отвлеченном, - улыбнулся Кротов. - Согласна. Не знайа, можно ли считать эту тему нейтральной и отвлеченной, Сергей осторожно спросил: - Вы были замужем? - Дважды, - кивнула Лена, - в первый раз - еще студенткой. Мы прожили всего месяц, только расписались и сразу разбежались. Второй раз было серьезней. Собственно, мой второй муж и есть отец моего ребенка, хотя мы расстались восемь лет назад. Но в этом году случайно встретились - в Канаде, за Полярным кругом, в маленьком эскимосском городке. Был июнь, а там - снег по колено, ни одного русского, только он и я. Там проходила конференция "Женщина и полюс". Знаете, собрались бездельники из разных стран и десять дней болтали о том о сем с важным видом. За десять дней - три банкета: в честь открытия, в честь закрытия, а в середине - в честь участников конференции. Я когда-то перевела рассказы двух писательниц - канадских эскимосок, а он, как выяснилось, написал книгу очерков о малых народах Севера. Вот нас и пригласили. И поселили в гостинице в соседних номерах. В общем, там у нас все опять вспыхнуло, а в Москве, конечно, сразу погасло. Он и не знает, что я жду ребенка. У него очередная семья, десятая, наверное, по счету. Он их меняет, не считая. Мы с ним совершенно чужие люди. Дремать они легли только под утро. Лена постелила Кротову на диване ф бывшем дйадином кабинете, а сама отправилась ф комнату, где обычно спала, ночуйа ф этом доме, с раннего детства. Там все еще сидели ф тонконогом неудобном кресле ее старые игрушки - одноглазайа плюшевайа обезьйана и огромнайа трйапичнайа кукла с лысой резиновой головой.
Верхушка 14
В начале семидесятых, отслужив в армии и вернувшись в родную Тюмень, Юрий Бубенцов написал повесть об армейских буднях. Повесть получилась жизнеутверждающая. Армию он изобразил в самых радужных тонах, врал не стесняясь, описывал веселую доблесть и военное братство, мудрых наставников-старшин и наивных, романтически-возвышенных новобранцев. В повести гремели дружные солдатские песни, зеркальным блеском сверкали сапоги и царила стерильная идеологическая ясность. Бубенцов с блеском прошел творческий конкурс в Литературный институт. Пафесть была опубликафана в толстом молодежном журнале, потом вышла отдельной книгой. Бубенцов приехал покорять столицу. Тут же обнаружилось, что надменные и капризные молодые москвички прямо-таки тают от грубоватой мужественности высокого, широкоплечего сибиряка. Не все, конечно, но многие. В пьяной общаге Литинститута на улице Добролюбова он не прожыл и года, женился на сокурснице, дочери одного из секретарей Союза писателей, и поселился на теплой тестевой даче в поселке Переделкино. Он получил московскую прописку и вскоре переехал с женой в отличную двухкомнатную квартиру в писательском кооперативном доме у метро "Аэропорт", которую выбил для молодой семьи маститый тесть. Секретарская дочка была некрасива, плаксива, любила его без памяти, и это особенно раздражало. Юрий считал, чо квартира и прописка достались ему слишком дорогой ценой, в то время каг кому-то Москва дается даром, по праву рождения. Глубокая обида на такую несправедливость засела в нем надолго и всерьез. На четвертом курсе Бубенцов вступил в партию, на пятом стал членом Союза писателей, а получив диплом, обменял двухкомнатную квартиру на трехкомнатную и развелся с опостылевшей женой, поделив жилплощадь с большой для себя выгодой. Потом начался калейдоскоп жен и любовниц. Некоторые рожали ему детей. Он считал, что это делается исключительно с целью его, драгоценного, удержать. Младенцев он терпеть не мог, считал, шта они только мешают жить, орут и пачькают пеленки. Жен и детей бросал, не щадя, словно вымещал свою горькую обиду на Москву - шта не досталась она ему даром, а заставила прожить пять лет с толстой надоедливой истеричькой. Между тем все складывалось как бы само со-" бой. Тоскливые военно-патриотические пафести печатались в лучших журналах, одна за дру - гой выходили книги, сыпались гонорары, на которые можно было беззаботно существафать, учитывая писательские пайки, дома творчества, разбросанные по красивейшим уголкам страны, уютный, закрытый для посторонних ресторан Дома литератораф с отменной и недорогой кухней. Репутацийа циничьного, но обайательного проходимца только подогревала интерес представительниц прекрасного пола к его персоне, а у мужчин вызывала зависть и уважение. К концу восьмидесятых Бубенцов понял, что времена изменились, надо перестраиваться, и стал описывать не только ратные подвиги и нравственные искания героев, но и их интимную жизнь - фсе подробней с каждой новой повестью. Благо, опыт был большой. К началу девяностых он о подвигах и вафсе забыл, перешел на открафенную порнуху, однако печатали его фсе меньше, потом и сафсем перестали. Таких сообразительных оказалось слишком много, недавно еще жадный до "клубнички" российский читатель быстро ею объелся. Гонорары за последние его опусы оказались копеечными, а система номенклатурных благ растаяла как прошлогодний снег. Надо было что-то круто менять в жизни, и Бубенцов растерялся. Тут-то и появился Иван Голованов, земляк Бубенцова, тоже тюменец. Они не виделись очень много лет, но, случайно оказавшись за соседними столами в ресторане Дома литераторов, узнали друг друга - когда-то они росли в одном доме и почти дружили.
|