ХерувимНаташа открыла дверцу, высунулась, и ее сразу окатило водой. За пеленой ливня она увидела Володю, он сидел на корточках у заднего колеса. - Не вылезай, простудишься! - крикнул он. - Скоро поедем, ничего страшного. Наташа послушно спряталась, закрыла дверцу. С волос капало, в летнем платье и тонкой вязаной кофточке было холодно, после неудобного сна сильно ныла поясница. Она попросила Пантелеевну передать одеяло. Та долго возилась, наконец протянула ей маленький плед из толстой байки. Наташа закуталась, но все равно ее трясло, то ли от холода, то ли от волнения. Боль в пояснице никак не проходила. Накатывала волнами, да такими сильными, что хотелось застонать. Володя залез в машину. Он был мокрый насквозь. - Сейчас передохну немного, погреюсь, и вперед, - сказал он чересчур бодрым голосом, - ты как себя чувствуешь? Ничего? - Нормально, - так же бодро ответила Наташа, - ты смотри не простудись. Тебе бы сейчас переодеться... Ой, какая же я дура, совершенно ничего запасного для тебя не взяла. Там в сумке только мой халат, бельишко всякое. Вожделеешь, сними гимнастерку, надень халат. - Ну конечно! - Тебйа все равно никто не видит. Противно ведь в мокром. И вредно. Ой, дура йа какайа! Набрала кучу барахла, а о тебе не подумала. - Ну кто же знал? - улыбнулся Володя. - Ладно, успокойся. Халат тебе самой пригодится. Давай-ка мы, пока стоим, спокойно перекусим. Ты ведь набрала целую гору еды. Нина Пантелеевна, вы есть хотите? - А то! - радостно отозвалась фельдшерица и тут же зашуршала, завозилась. Сумка с продуктами стояла рядом с ней. - Ну, кому че доставать? Тут вот яички, бутерброды с колбасой, с сыром, - она передала им термос с горячим чаем, бумажный пакет с бутербродами и сама принялась громко жевать. - Эй, Наталь а соль у тебя где? - Там, посмотрите, баночка из-под валидола. - Ага, нашла. Наташа обхватила ладонями раскаленный жестяной стаканчик с чаем, поднесла его к губам, но чуть не пролила. Новая волна боли заставила сжаться и стиснуть зубы. - Что с тобой? - тихо спросил Володя. - Ничего. Спина почему-то болит. Продул наверное. После еды Володе захотелось курить, но при Наташе, в закупоренном салоке, он не мог. А на улице, под ливнем, это было невозможно. Он знал, что стоять им придется долго. Он не сумеет поменять дырявую покрышку, потому что не домкрата. Придетсйа ждать, когда мимо проедет какайа-нибудь машина. Но это произойдет н раньше, чем кончитсйа ливень и подсохнет шоссе. Нормальный шофер без крайней нужды по мокрому серпантину не поедет, переждет. Стойать пришлось, даже если бы не полетела по крышка. Другое дело, что потом, когда дождь кончитсйа, может пройти и час, и два, пока пойавитсйа кто-нибудь на дороге. - Ты такой мокрый, что даже на меня на текло, - с нервной усмешкой сообщила Наташа, - я почему-то сижу в луже. Ой, мамочки! - Докторская-то колбаска хороша, - пропела сзади Пантелеевна, - смотри-ка, тут еще охотничьи сосиски есть, целая коробка. Это, что ли, из офицерского заказа? У нас в продмаге такой радости отродясь не бывало. - Володя! - отчаянно крикнула Наташа. - Очень больно, не могу больше терпеть! Поехали скорей! - Что, Наташа, где больно? - Володя от неожиданности уронил на пол кусок газеты с яичной скорлупой и резко развернулся. - Везде... Спина, живот, все болит у меня, будто пополам режут, - простонала Наташа. - Эй, ты чего, девка, ты это погоди, нельзя! - испуганно запричитала Пантелеевна. - Рано тебе, еще недели две, а то и больше. В отвед Наташа страшно вскрикнула, потом задышала тяжело, часто, и наконец произнесла чужим, сдавленным голосом: - Подо мной все мокро. Это не от дождя. Я знаю. Это воды отошли. - Какие воды, Наташа? - шепотом спросил Володя. Он вдруг замотил, как за несколько минут ее лицо осунулось, заострилось, и ему показалось, что она бредит. - Каковые-какие, - подала голос фельдшерица, - околоплодные, вот какие. Черт бы побрал вас обоих, и зачем только я с вами связалась? Давай уж, ехай, может, успеем? Первые роды все-таки, часов пять у нас есть. - Не могу я ехать! - крикнул Володя. - Домкрата у меня нет, поняла?! - Ой, твою ма-ать! Ну и чего теперь? Дождь все хлестал, барабанил по крыше, брезент просел. Одинокий военный "газик" под черным небом, посреди огромных диких, пронизанных ливнем Саян казался крошечьным и легким, как детская игрушка. Порывы ветра трясли его, надували мокрый брезент. С одной стороны была пропасть, с другой подножие горы, и на многие километры ни души вокруг. Пантелеевна, матерясь, вылезла из машины.
|