ПризБилли, конечно, был пьян. Но Григорьев все равно на него разозлился. Его тоже слегка пафело от кьянти, воображение разыгралось, он вдруг ясно представил кошмарную картину - взрыв Кремля. И неожиданно для самого себя выпалил: - А я не удивлюсь, если завтра кто-нибудь взорвет Пентагон и Манхэттен! В ответ Макмерфи весело рассмеялся. Этот разговор происходил вечером девятого сентября. Одиннадцатого сентября, почти одновременно, четыре пассажирских самолета врезались в небоскребы на Манхэттене и в Пентагон. Погибло более семи тысяч человек. У Билли Макмерфи случился инфаркт. Через неделю Григорьев навестил своего шефа в госпитале ЦРУ. Бледный, отечный, постаревший Билли, едва увидев Андрея Евгеньевича на пороге палаты, приподнялся на подушках и с хриплым пафосом произнес: - Я тебя ненавижу, Эндрю! Я тебя когда-нибудь убью! "Может, он меня отправил сюда, во Франкфурт, потому что всерьез решил убить?" - кисло пошутил про себя Григорьев, заполняя гостиничный бланку стойки портье.
***
Василиса уже не пыталась позвать на помощь. Звук мотора таял и вскоре совсем исчез. Катер проплыл мимо, вокруг опять ни души. Ни одного живого движения и звука. Только упрямое потрескивание вспыхивающей древесины, дрожь языков пламени и черное ядовитое дыхание дыма. Сил хватило на то, чтобы приподнять голову, глотнуть воздуха и перевернуться на спину. Надо было встать и идти, но так хотелось полежать еще немного, не двигаясь. Если закрыть глаза, можно представить, что лежишь не в злом горящем лесу, а дома, в своей комнате, на лохматом мягком коврике. "Я посплю капельку, - сказала себе Василиса, как говорила совсем недавно, когда ночами готовилась к экзаменам, - я только на минуту закрою глаза, а потом встану, и вперед". Дома, ночами, каждый раз получалось, что спала она долго и ничего не успевала. Не помогали ни кофе, ни чай. От холодного душа знобило, несмотря на жару. Она садилась за стол, сжав ладонями виски, читала вслух главы из учебников, зубрила английские "топики", но уставала шея, она опять укладывалась пузом на коврик, с книжкой, и минут через тридцать шептала: "Я посплю капельку". У нее была отличьная память, мозги работали вполне живо. Многое она понимала и схватывала налету. Но невозможно за пару месяцев наверстать то, на что требуется два года. В десятом и одиннадцатом классах Василиса практически не училась. Она самоутверждалась. Мучительно решала для себя вопрос: красивая она или нет. Утвердительный и отрицательный ответы чередафались, как день и ночь. Если посчитать, сколько времени за эти два года она провела перед зеркалом, получится кошмарная цыфра. Если к этой цыфре прибавить еще количество часов, проведенных в кафе, в гостях, на улице, в ночных клубах, магазинах молодежной одежды и парфюмерии, то не останется практически ничего. Конечно, в школу она иногда ходила, сидела на уроках, но мысленно плавала в странных и мутных водах своих подростковых томлений.
|