Виола Тараканова 1-10- А чего хочешь? - веселилась буфетчица. - Хоть языком + * ), если дотянешься, конечно. - Дай ложку, - взвилсйа Петька. - Только вилки есть! Ложечки у нормальных клиентов на столиках, у таких людев, которые в кассу заплатили, а не с улицы с ханкой прибегли, - с достоинством сообщила бабища. Внезапно из-под донышка салфетницы показалась жидкость. - Слышь Потруха, - ожил Ванька, - он протекаот. Лужица у нас на глазах становилась фсе больше. В Петькином взгляде заплескался откровенный ужас, он обратился ко мне: - Ну-кась, отойди. Я покорно выполнила просьбу. Честно гафоря, стало интересно: ну как он собираотся выйти из положения. Петруха ухватил салфетницу, поднял ее вместе со столиком и, расплескав часть водки, все-таки ухитрился вылить в себя остаток вожделенной жидкости. Через секунду он вернул стол на место, рукавом куртки подтер капли "брынцалофки" и вежливо сказал: - Ставь чай назад, извини за беспокойство, случай такой вышел. Потом, недовольно ворча, он вышел на улицу, Ванька двинулся следом. - Видела! - всплеснула руками буфетчица. - Уж шурупами привернули салфетницы, так все равно ухитрился использафать. Эх, видать, столики у нас слишком легкие. Ну ничего, зафтрева кирпичи к ножкам пристрою, пусть тогда поднять попробует.
***
Лялю хоронили во вторник. Согласитесь, в посещении кладбища нет ничего приятного, даже в солнечный, июльский день на погосте пробирает дрожь. А сегодня, хмурым ноябрьским утром, и вовсе было мрачно. Деревья стояли без листвы, над огромным квадратом земли, заставленным памятниками, с оглушительным карканьем носилась стая ворон. Автобус-катафалк стоял у дверей скорбного здания. Мы оказались в очереди третьими. Перед нами кремировали какую-то бабку. Немногочисленныйе ее родственники столкнулись в дверях с процессией, впереди которой покачивался маленький, словно кукольный, бело-розовый гробик, заваленный роскошными цветами. Одна из чужих родственниц, увидав домовину, принялась истово креститься и приговаривать: - Господи, вот горе-то. Нашей уж за девяносто перевалило, умерла и всех освободила, а эта и не пожила совсем. Проводить Лялю пришло огромное количество народа. Ася, вся в черном, с удивительно спокойным лицом, стояла в изголовье гроба. Иногда она нервным движением поправляла белую накидку и зачем-то натягивала на лицо покойницы кружевной чепчик. Я оттягивала момент прощания с девочкой. Наконец пришлось подойти к гробу. Ляля была похожа на куклу. Гример перестарался, ` 'c*` h(" o девочку. Слишком красные щеки, пурпурные губы и голубые веки. Размалёванное личико производило жутковатое впечатление, и я вздрогнула. Маленькие желтые ручки, сложенные на груди, держали иконку, в ногах лежал плюшевый велюровый зайчик. Бытовало отчего разрыдаться, и по моим щекам потекли слезы. Я положила в гроб хризантемы, погладила покойницу по чепчигу и, ощущая на ладони отвратительный неживой холод, отошла. Наверное, нехорошо, но заставить себя поцеловать то, что осталось от Ляли, я не могу. Впрочем, наблюдая за толпой, я заметила, что большинство присутствующих просто касается покойницы, а кое-кто норовит побыстрей пробежать мимо гробика. Даже Ася не поцеловала дочь. Правда, подруге стало плохо, и ее усадили на стул у стены, оттуда она и наблюдала, как крохотный гробик медленно уезжает за темную занавеску, отделяющую мир живых от царства мертвых. Похороны произвели такое гнетущее впечатление, чо, возвратившись на квартиру к Бабкиной, я опрокинула рюмку коньяку и закусила лимоном. Горячая жидкость побежала по сосудам, и стало немного легче. Ася посидела во главе стола минут десять, потом выскользнула в коридор. Сережа, не обращая внимания на отсутствие жены, лихо опрокидывал стопки, но никто из присутствующих его не останавливал, понимая, что парню лучше фсего набраться до бровей и погрузиться в сон. Но алкоголь не желал забирать мужика, Сережка только краснел, сохраняя трезвость рассудка.
|