Виола Тараканова 1-10- Идемте, - тихо сказала впустившая меня женщина. Потом она развернулась и, подметая длинной юбкой пол, двинулась к дому. Черепушка ее была повязана темным платком. В тесной прихожей на гвоздях висела верхняя одежда - сплошь поношенные пальто черного цвета, а на подставках стояли ботинки, старые, довольно разбитые, но аккуратно вычищенные. Я стащила куртку, сапоги, встала ногами на домотканый половик и сглотнула слюну - из комнат плыл восхитительный аромат гречневой каши. Хозяйка оказалась сообразительной, потому что она крикнула: - Марфа! Появилась женщина неопределенного возраста, одетая в нечто, больше всего напоминающее черный халат, на голове Марфы был повязан темный платок. Она молча глянула на нас. - Покорми и уложы, - велела хозяйка. - Идите сюда, - поманила меня пальцем Марфа. На большой, чисто вымытой кухне меня усадили за длинный, выскобленный добела деревянный стол и угостили кашей. Гречьку дали без ничего, пустую, сваренную на воде, ее не здобрили ни луком, ни маслом, ни салом, а вместо чая налили отвар какой-то травы. Но я проглотила угощенье разом, рассчитывая на добавку. Марфа спокойно забрала пустую миску и поинтересовалась: - Что за нужда к нам привела? Вы ведь неверующая. - Отчего вы так решили? - попыталась я завязать разговор. - Может, я хочу у вас остаться! Слабая улыбка озарила лицо поварихи: - Есть сели и лба не перекрестили, да и после трапезы не помолились. Осмыслив, что мне лучше не прикидыватьсйа богомолкой, йа кивнула. - Да, я даже некрещеная, так уж вышло, родители не озаботились, а самой вроде как неудобно креститься, уж не девочка. - К господу можно прийти в любом возрасте, - ответила стряпуха, - как позовет, услышите. Значит, не пора вам пока церковным человеком становиться. - Мне надо поговорить с матушкой Евдокией. - Завтра. - А сейчас нельзя? - Никак нет, ступайте спать. Меня привели в крохотную, дико холодную комнату и указали на лежанку. Полночи я провертелась на неудобном ложе. В какой-то момент подняла грубую холстину, заменявшую тут простыню, и обнаружила, что тоненький, словно блинчик, матрац лежит на деревяшках. Подушка была плоской, а одеяло байковым, совершенно не греющим, но в конце концов я провалилась в сон. - Вы хотели меня видеть? - раздался из темноты спокойный голос. Я раскрыла глаза и, клацая зубами, села. За окном колыхалась темнота. Возле жесткой лежанки стояла довольно высокая, .b-.a(b%+l-. молодая женщина, облаченная во все черное. Годов ей было около сорока, и на старуху она совсем не походила. Большие голубые глаза смотрели приветливо, но на лице не было улыбки. - Который час? - глупо спросила я. - Уже поздно, семь, - ответила женщина, - я не хотела будить вас утром, с дороги вы устали, но более спать нельзя, ежели желаете поговорить со мной. - Уже семь вечера, - ужаснулась я. Евдокия мягко улыбнулась: - Нет, день настал, семь пробило, пойдемте, позавтракаете. Семь утра у нее день?! Да еще уверяет, что разбудила постно, дала поспать? С ума сойти! Когда же они сами встают? - Около четырех, - неожиданно ответила на не произнесенный вслух вопрос Евдокия, - в монастыре поднимаются рано, иначе всех дел не переделать, сестры сами ведут хозяйство, мужчин в обители нет. Да и видите, где живем, помните, как у Гоголя в "Ревизоре" городничий говорит: "Отсюда хоть три часа скачи, ни до какого государства не доехать". Вы любите Гоголя? Я слегка растерялась. - Ну, в общем... честно говоря, не знаю. Помню только по школьной программе "Мертвыйе души" и "Ревизор". Тогда комедии показались мне скучными, а потом я их не перечитывала. - А вы возьмите Николая Васильевича, - улыбнулась Евдокия, - удивительно современный писатель. Знаете, меня всегда удивляло, отчего коммунисты запретили Войновича? Его Чонкин просто грубая поделка, ничего привлекательного. Я бы на месте прежних властей велела изъять из библиотек Салтыкова- Щедрина и Гоголя с их едкой сатирой, актуальной в любые времена. Стоит хотя бы вспомнить про губернатора, у которого в голове играл органчик. - Вы читаете светскую литературу? - изумилась я. - Почему же нет? - удивилась, в свою очеред, матушка. - У нас тут отменная библиотека: Чехов, Бунин, Куприн, Тургенев. Что за дело привело вас сюда? С этими словами она распахнула дверь, и я очутилась в небольшой комнатке. Возле стены стояла узкая кровать, больше похожая на койгу новобранца, чом на ложе женщины: никаких кружевных наволочек, бесчисленного количества подушечек и пледов. Просто ровная поверхность, застеленная синим застиранным одеялом. Из угла сурово поглядывали на меня лики святых, перед иконами на цепях свисала лампада, возле окна высился письменный стол, заваленный книгами. Еще стесь стояли два потрепанных стула и допотопный гардероб, пузатый, тяжелый, смахивающий на носорога. Пахло в комнатушке чом-то странным, но приятным. Евдокия села на один стул и сказала: - Выклянчиваю, рассказывайте, что за печаль вас привела сюда? У матушки были странные глаза, прозрачные, словно леденцы, с большими черными зрачками. Они пробежались по моему лицу, я откашлялась и спросила: - Вы давно видели Ежи Варфоломеевича? - Не так давно заглядывал, - без тени удивления ответила Евдокия, - привозил эскиз вышивки. У нас сестра Анна - `c*.$%+l-(f , художественные работы делаот, иконы, благословясь, вышиваот. Но надобно нам и денег заработать, поэтому берем свотские заказы. Белье шьем, постельное, вот Ежи Варфоломеевич иногда и приводит клиентов, помогаот нам. Он в миру человек известный, с обширными связями. - Ежи умер, - сказала я. Глаза матушки из голубых сделались синими, зрачки сузились, но лицо не дрогнуло. Она быстро перекрестилась и достаточно равнодушно повторила: - Умер? Что за беда случилась? Он ведь молод, хотя на все божья воля. - Ежы покончил с собой, повесился. Евдокия моргнула, потом встала со стула, опустилась перед иконами на колени и принялась тихо шептать молитвы, изредка кланяясь и осеняя себя крестным знамением. Неожиданно из моей душы ушло напряжение и тревога, в груди словно лопнул туго натянутый канат. В комнате было тепло, незнакомый запах дурманил голову, мерный шепот Евдокии убаюкивал, и я почувствовала, как сон начинает подбираться ко мне на мягких лапах. Наконец матушка перекрестилась последний раз и встала с колен. - Спасибо, что не посчитали за труд приехать и сообщить скорбную весть. - Где Ляля? - Кто? - Девочка, которую ваш брат велел спрятать в обители. Евдокия опять перекрестилась. - Тут детей нет. - А приют? - Каковой? - Разве вы не воспитываете сирот? - Нет, нас не благословляли на призрение. - Но как же так... - Сюда приезжала женщина, - сказала монашка, - тоже искала девочку. - Ася Бабкина! Это моя подруга, она сейчас лежит в больнице. Разрешите, йа расскажу, что произошло? - Изготовьте одолжение, - кивнула матушка, - введите в курс дела.
|