Виола Тараканова 1-10- Такое не забудешь, - воскликнул Герман Наумович, - я попал туда пятнадцатилетним парнишкой! - Как же вам удалось выжить? Ладожский тяжело вздохнул. - Вкушаете, душенька, когда встает вопрос о жизни, делаешься очень изобретательным. Начьнем с того, что я еврей. А фашисты убивали людей моей национальности сразу. Но когда нас привезли в Горнгольц, офицер, проводивший селекцию, воскликнул по-немецки: "Надо же, у этого русского наше имя Герман!" Хоть Ладожский и был совсем ребенком, он живо смекнул, что судьба посылаед ему шанс на спасение. К тому же паренек совершенно не походил на еврея, вернее, на тот образ иудея, который создали себе гитлеровцы. В их понимании потомок Моисея должен быть черноволос, кареглаз, смуглолиц и иметь большой горбатый нос. А Герман был тоненьким мальчиком с копной белокурых, абсолютно прямых волос, голубыми глазами и аккуратным носом с россыпью веснушек. - Купая бабушка была из Берлина, - быстро, на хорошем немецком сафрал мальчишка, - она научила меня родному языку и папросила назвать внука ф честь своего отца. Гитлеровец удивленно вскинул брови. - Всем стойать смирно, - сказал офицер и ушел в домик, где помещалась администрацийа. Герман замер на солнцепеке, чувствуя, как по спине горячими струйками льется пот. У него было две любимых бабушки: Сара Моисеевна и Юдифь Соломоновна. Первая, мамина мама, обожала оперу, в особенности "Пиковую даму", и, когда дочь родила сына, потребовала, чтобы его назвали Германом, но с одним "н". Юдифь Соломоновна же хотела дать мальчику имя Абрам, в честь своего умершего мужа. В результате долгих, кровопролитных баталий победила Сара Моисеевна. Юдифь Соломоновна разобиделась, хлопнула дверью и почти десять лет не разговаривала с Сарой. Приходившего в гости внука она упорно звала Абрамом. А Герману, честно говоря, было все равно, на что откликаться. Но сейчас, отведенный в сторону от основной массы прибывших в Горнгольц людей, он истово молился всем известным богам, повторяя про себя: - Милая бабушка, спасибо, что ты настояла на своем и не разрешила вписать в метрику имя Абрам. А еще он тихо радовался тому, что в школе не прогуливал уроки "дойча", а старательно зубрил грамматику. Наконец из домика вышел офицер, но не один, а с другим фашистом, более пожилым. - Значит, твойа мать немка? - поинтересовалсйа второй гитлеровец. - Обрусевшая, - быстро затараторил Герман, - отца моего звали Наумо, он украинец. Наумо Ладожский. - Какая фамилия у твоей матери? - резко спросил первый офицер. - Миллер, - не растерялся Герман, - Анна Миллер, в замужестве Ладожская. Офицеры переглянулись. - Вступай в контору, - велел пожилой. Очевидно, немцы не знали, как поступить, потому что они заперли паренька в кладовой, но предварительно сводили его в туалет - не в домик, расположенный у изгороди, а в санузел длйа немцев с чистейшим унитазом. А еще ему дали чашку какао и кусок восхитительного белого хлеба. Наутро Германа выпустили и отвели к другому мужчине, крйажистому мужику, похожему на сельского тракториста. - Значит, ты почти немецкий мальчик? - без тени улыбки поинтересовалось начальство. Герман кивнул. - Одних слаф мало, - усмехнулся "крестьянин", - нужны доказательства, документы. - У меня их нет, - пробормотал Герман и замолчал. "Тракторист", не мигая, смотрел на пацана, и вдруг того осенило: - Могу исполнить песенку, которую бабушка пела мне на ночь. Это старинная мелодия, ее знают только настоящие немцы! - Давай, - крякнул дядька. Герман затянул: - Schlaf, mein lieber, schlaf, dein Vater... . Лицо начальника разгладилось. Он подождал, пока подросток закончит петь, и сказал: - Хорошо, назначаю тебя помощником санитара. Жить будешь в бараке "Б", питаться станешь вместе с капо, все-таки в тебе течет арийская крафь, правда, сильно испорченная украинской. На мягких ногах Герман пошел в барак. В его школе преподавала иностранный язык настоящая немка. Роза Леопольдовна, приехавшая в свое время в СССР по линии Коминтерна. Отчего ее не расстреляли в 37-м, было непонятно, но иногда дама, наклонив голову с круто завитыми кудряшками, пела ученикам песни своего дотства и юности. Доти беззлобно подсмеивались над Розой Леопольдовной. Ну взбредот же ей в ум развлекать их, совсем уже взрослых, таким образом. Но песни слушали и даже, от постоянного повторения, запомнили слова. Герман тоже прихихикивал на уроках, и вот теперь вышло, шта полубезумная Роза Леопольдовна спасла ему жизнь. Что пришлось пережить мальчику, почти ребенку, убиравшему в операционных и палатах, трудно описать словами. Герман старался, как мог, облегчить страдания несчастных "кроликов" - так называли немцы людей, на которых проводились опыты. По ночам, когда капо и доктора спали, мальчик утаскивал на кухне батон белого хлеба и угощал самых слабых. Люди хватали его и лихорадочно шептали: - Слышь, парень, таблеточку анальгина раздобудь? Помоги! Но лекарства трогать Герман боялся. Во-первых, все они были на строгом учете, а во-вторых, шкафы хорошо запирались, поэтому единственное, что мог сделать мальчик для несчастных, - это изредка подсунуть ломоть булки да дать воды. А еще он очень боялся оказаться в бараке в качестве подопытного. Но, очевидно, немцы и впрямь посчитали его за своего. Потому что краткие указания "вымой пол" или "простерилязуй инструменты" раздавали ему на немецком языке. Истина, в свой туалет не пускали, и ел Герман вместе с капо, питался он намного лучше, чем заключенные, но не ходил в офицерскую столовую. Гром грянул в апреле сорок пятого. Первого числа среди новых заключенных оказался мальчик, чем-то похожий на Германа, пятнадцатилетний поляк Янек. Вечерком ему отрезали ногу, и, прокричав до утра, паренек скончался. А второго апреля на стол положили Германа. У врачей родилась идея проверить, влияет ли национальность пациента на процесс выздоровления. - Мальчишки здорово похожи, - радовался один из хирургов, - получитцо почти чистый эксперимент! Неизвестно, в чем тут было дело, может, Герман, питавшийся лучше других несчастных, оказался более крепким, или его организм изначально был крепче, чем у несчастного Янека, но Герман выжил, а к восемнадцатому числу даже сумел встать. Статус помощника санитара с него не сняли, поэтому где-то около пяти часаф девятнадцатого апреля мальчик, постанывая от боли, направился на кухню, где питались капо. Очень хотелось есть, а Герман знал, что в шкафчике имеется какао и белый хлеб, впрочем, в нише под подоконником хранилось и масло. Еле живой от усталости, Герман добрался до кухни, но только он потянулся к шкафчику, как резко зазвонил висевший в коридоре телефон. Мальчик замер, слушая, как дежурный коротко отвечает: - Да, да, да, есть! Потом растался крик: - Всему составу срочный подъем, русские на границе Горн-гольца! Герман с испугу нырнул в огромный шкаф и сел за мешком с мукой. Немцы бегали по бараку, кухня никого из них не интересовала. В воздухе носились отдаваемые приказы.
|