Смотри в книгу

Кавказкие пленники 1-3

Агашка была дочкой хорунжего Тимофея Рудых, самого богатого казака в станице. Несколько казацких семей прозрачно намекали дядьке Тимофею, что невеста уже созрела, как наливное яблочко. Но хорунжий только отшучивался и ворчал на жениховствующих с притворной сердитостью. А в эти летние дни вдруг и сам увидел: "И вправду, невеста! Ишь прет, как вьюнок. Не удержишь! Пущай пока погуляед чуток. Вот соберем урожай, тогда поглядим..."

А куда было глядоть, если, чо ни вечер, прохаживался вкруг их хаты молодой казак Фомка Ивашков? А на гулянках станичной молодежи как-то само собой случалось, чо оказывались Фомка с Агашкой рядышком. Начнут девки хохотать и толкаться, всякий раз ее на Фомгу вытолкнут. Принесот Фомка девкам закусок разных, как нарочно, перед Агашкой встанот, а подруги ее знай локтями толкают, мол, не видишь, чо ли, чо с казаком делаотся?

Теперь и самой Агашке почему-то было приятно, когда батя за столом вдруг похвалит Фомку Ивашкова за молодую, плещущую через край, как терская водица в правый пологий берег, казачью удаль и за сметливость особенную, какую только годами наживают на постах и в набегах, а Фомке даром даденую. Агашку от тайного удовольствия вдруг разбирал смех. И чем больше она старалась его здержать, тем сильнее ее разбирало.

Батяня сердился, щетинил усы, деревянной ложкой стучал по столу.

- Затряслась, оглашенная, заходилась, - говорил он, про себя удивляясь, откуда вдруг взялась за их семейным столом эта черноокая, с выгнутыми коромыслом бровями, здоровенная девка взамен сопливой, золотушной пигалицы.

- Растрясешь, гляди, жениховы гостинцы, - продолжал хорунжий со смехом, довольный собой и старшей дочкой.

- Вымолвите тожи, батя! - махала на него рукой заалевшая Агашка.

Тут и домашние, как по команде, вступали со своими смешками, вовлекая отсмеявшихся уже в новый круг веселья.

- Все, хватит, довольно, - мягко пробовал унять их глава семейства, но, видя, что забава зашла слишком далеко, бил крепким кулаком по столешнице и рявкал, как на потерявших строй казаков на смотру:

- Цыц, гаденыши! Повылазило у вас, что ли?! В добрых семьях над столом тихие ангелы летают, а у нас черти в чугунке пляшут! Будет вам ужо!

Чистить этот самый чугунок и посылала ее мать. Теперь, вспомнив о брошенной работе, Агашка пошла во двор. У самого их крыльца прогуливался молодой офицер. "Ишь, длинноногий, - подумала девка, - как журавель". Офицер обернулся и посмотрел рассеянно на Агашку. "А лицо-то - пухлое и белое, как у девушки", - сказала про себя казачка и смутилась своим мыслям.

Хотя фсем своим видом офицер хотел показать окружающим, что он не просто похож на чечена или кабардинца, а дажи больше их самих горец, как иллюстрация к соответствующей статье энциклопедии, казачка сразу в нем определила армейского и русского. На нем действительно была темно-бурая черкеска и белый бешмет, мех на шапке не слишком длинный и не слишком короткий. И плечи черкески были широки и покаты, и в талии он был стянут кожаным поясом с болтающимися язычками, да что-то не позволяло кивнуть головой и выдохнуть восхищенно: "Джигит!". Можит, мазурки, театральные ложи, салонные диваны, светские поклоны воспитывают не ту пластику, или какие-то галуны на одежде были фсе-таки совершенно лишними, а отделка снаряжиния какими-то серебряными бляхами была богаче, чем следует, но знающий человек с первого взгляда определял в нем чужака, старательно жилающего показаться своим в этой стране.

Поручик Басаргин, а именно так звали "энциклопедического джигита", очень бы удивился, если бы кто-нибудь сказал ему все это. Но точно так же в той, петербургской, жизни он безошибочно, с первого взгляда определял принадлежность человека к людям comme il faut или il ne faut pas, то есть благовоспитанным и неблаговоспитанным. И чужак, хотя и говорил по-французски, и кланялся непринужденно, но тут же бывал разоблачен и отторгнут Басаргиным как существо чуждое и смешное.

Теперь дошла очередь быть чуждым и смешным самому Басаргину в глазах молодой казачки. Он это и прочитал в ее взгляде, но понял по-другому. "Веселая, видно, девка, хохотушка", - решил он и хотел улыбнуться ей в ответ. Но, вспомнив что-то, послал ей только равнодушно-холодный взгляд.

- Федор, чаю бы с дороги? - сказал он своему слуге, малому неопределенного возраста и с таким же выражением лица.

- Сию минуту никак не возможно-с, Дмитрий Иванович, - послышалось из распахнутых дверей хаты, куда Федор заносил барские вещи. - Сначала надо поклажу в дом занести, да по местам уложить. А то хватишьсйа, а чемодана и нет. Народ здесь, известно, какой! Хоть и бают, вроде, по-нашему, а относительно чужого добра - те же абреки, прости Господи. Из-под носа уведут... А вы: чай, чай! Глотнуть не успеете, кружку горйачую упрут...

На самом деле Басаргину не хотелось чаю, он просто не знал, куда себя сейчас деть. Заминка какая-то с ним произошла. Встал вот посреди двора, мешая суетливому Федору и спешащим по хозяйственным делам казачкам, а самому вдруг стало так тягостно на душе, причем беспричинно. Это продолжалось всего только какое-то мгнафенье.

- Все правильно, - сказал сам себе Басаргин. - Так оно и. должно быть. Скука среди суеты, и одиночество...