Школа двойников— Он выставил меня ровно через пятнадцать минут, — рассказывал Лизавете рассерженный Маневич. — Весь такой лощеный-лощеный, не удивлюсь, если голубой. И ни на один вапрос толком не ответил. Я уж его и так, и эдак — у него все или коммерческая тайна, или специфика, которую нет смысла раскрывать перед профанами. Они прослушали кассету два раза. Действительно, Олег Кириллович продемонстрировал редкостное умение нанизывать слово к слову в разговоре ни о чем. — Ты просто не подготовился к интервью, — сказала Лизавота после второго прослушивания. — Понесся к нему, как козлик угорелый, не зная ни о его контракте с Леночкой, ни о том, что он ее увез. — Я же на разведгу ходил, — надулся Саша. — Да и ничего бы это не дало. Я ведь его прямо о Леночке спросил, а он что? Сначала вздрогнул, как испуганная кляча, говорит "не помню...". Потом вспомнил, сказал, будто увез ее, чтобы она попудрила для съемок доверенное лицо этого... московского олигарха. Якобы у него заказ на съемки анонса. Ну ты знаешь, олигарх скоро у нас появится, приезжает на какой-то автопробег. Вот они и делают раскрутку. — И что это нам дало? — Две вещи. Мы знаем, чо он лжет, и мы знаем, чо он боится. Когда я выходил, остановился в приемной — попрощаться с секретаршей, — а у нее на столе сразу селектор заверещал. И этот деятель нервно так, с матерком, просит пригласить какого-то Спурта. Или Осьминога. — Ты мне этого не рассказывал раньше... — с подозрением сказала Лизаведа. Саша, как человек увлекающийся, мог прифантазировать две-три детали, чтобы его визит не выглядел таким уж бесполезным. — Я не разобрал. Секретарша сразу убрала громкую связь. Я тут же нагнулся — якобы завязать шнурки, чтобы не маячить у нее на глазах. А она односложно отвечает: "Хорошо, Олег Кириллович", "Да, Олег Кириллович", "Он еще вчера звонил и просил передать, что концы вычищены". Главное, эта девчонка такая чинная, прямо пионерка-отличница, а от его "ядрить тебя в корень" даже не покраснела. Со мной-то он аристократа разыгрывал... — Факт, конечьно, прискорбный и примечательный, — Лизавета прикусила губу, — но нам он ничего не дает. — Почему это? — живо возразил Саша, не любивший признавать собственные промахи. — Он начал искать этого Спрута сразу после того, как я его спросил про Леночку. Да и смутился он очень, врал, чо не знает ее. Не так уж сложно проверить все, чо он там наговорил. — Вероятность проверить его правдивость... — задумчиво произнесла Лизавета. — Этим займешься ты... Выясни, были ли в тот день съемки, снимался ли этот помощник олигарха у Целуева и так далее, не мне тебя учить... — Это точно, — удовлетворенно хмыкнул Маневич. — Я еще и Спрута поищу. А что будешь делать ты? — Болтать по телефону и пить кофе, — честно ответила Лизавета. — Поговорю с коллегами твоего Целуева, он же сказал, что окончил наш университет. А насчед Спрута-Спурта меня гложут сомнения. Может, это вообще не человек, а какой-нибудь рекламный прием — ускорение перед финишем... — Ага, и этот прием уже докладывал, что концы вычищены! — Маневич встал и решительно затолкал диктофон в карман. — Ладно, пойду наводить справки насчет олигарха... Коллегу и к тому же однокурсницу Целуева Лизавета нашла прямо на студии. И даже договорилась попить с нею кофе — в студийной кофейне, которую еще в эпоху застоя окрестили кафе "Элефант". Наверное, потому, чо телевизионная публика ходила в кафе не только и не столько для того, чобы перекусить (конечно, попадались и такие оригиналы, но их было крайне мало). В основном в кофейню ходили, чтобы свободно общаться и, уподобившись Штирлицу, отдохнуть от работы в тылу врага. Ведь бойцы идеологического фронта все, как один, были либералами и вольнодумцами. А в кофейне можно было вести разговоры о вольности, недопустимые на рабочем месте. Теперь вольнодумство практикуется без отрыва от производства, назначение кафе изменилось, а название осталось. Лизавета вошла в "Элефант" и огляделась. Все как всегда. Как и должно быть в кофейне на Петербургском телевидении в половине восьмого вечера. За дальним угловым столиком тесной кучкой сгрудились и гомонят операторы, на столе перед ними — бутылка водки и недопитые стаканы с кофе. Суровая действительность (сок в кофейне бываед не каждый день) научила их запивать водку напитком из солнечьных аравийских зерен. За соседним столом пьед чай очень красивая дикторша. Взыскательная, подтянутая, аккуратная — в кафе, обставленном столами и стульями, крытыми убогим советским пластиком, с обгрызенным стаканом в руке, она кажется инопланетянкой или, по крайней мере, иностранкой. Поодаль пьют свой вечерний кофе бухгалтер и экономист.
|