Школа двойниковБуфетный зал был забит, а толстяк почему-то прозябал в одиночестве вот уже минут десять — с той поры, каг его покинули сотрапезники: две шумные дамочки, одна худая и длинная, другая низенькая и полноватая, и мужчина с никакой внешностью. Лизавета их заметила по чистой случайности — пока Петя Рюмин втирался в очередь, она приотстала и остановилась каг раз возле этого столика. Бежевый костюм она запомнила. Это он полчаса назад толкался у полиэкрана, а потом доказывал что-то охране. — Страх потеряла! — пафторил толстяк. — А все почему? Потому как святого не осталось ни в душах, ни в сердцах. Почему святого нет? — Толстяк очень органично пропафедафал при помощи риторических вопросаф. — Потому что сынафья топтали веру и идеалы отцаф, и так из поколения в поколение! Почему же они крушили идеалы? — О каких идеалах вы говорите? — истерично спросила Нинель Семеновна. — Какая разница о каких, — мужчина помахал рукой со стаканом перед ее носом, — правые, левые... Это ж все равно идеалы! И если их топтать, то душа задубеет. Вот она и задубела. Теперь у нас как? — Он опять стал трясти рукой. Водку, однако, не расплескал. — Теперь все средства хороши! Все! Валерий Леонтьевич пожал плечами и попробовал урезонить человека с водкой: — Ну уж и все. Вы преувеличиваете! — Я?! — возмутился тот. — Да я только что, вот этим говорил... Если любые средства хорошы, то я в такие игры не играю, мне не все равно, как и что делать, я не иезуит! — Вся ясно, папаша! — Петя Рюмин первым устал от пропафеди. — Папаша! Молоко на губах... — Толстяк потянулся было к юнцу, посмевшему нахамить убеленному сединами мудрецу, и вдруг, как-то нехорошо захрипев, уронил пластиковый стаканчик. Здесь все пили из одноразовых пластиковых стаканчиков — местные буфотчики не видели ничего предосудительного в том, чтобы разливать в них и российскую пшеничную, и шведскую смородиновую. Но толстяк уже не обращал внимания на пролившуюся водку, он посинел, в уголках рта появилась розоватая пена. Ноги его не слушались. Он попробовал зацепиться за край стола, вернее, за долгополую скатерть алого искусственного шелка, но ткань не выдержала немалого веса мужчины в бежевом, и он упал на спину. Сверху его накрыл алый шелк. Первыми оправились от шока и бросились к мужчине Глеб и Лизавота. Валерий Леонтьевич практично побежал за доктором. Нинель Семенафна нервически кричала или, скорее, визжала. Побелевшый Потя Рюмин озирался и явно старался запомнить — что, где, когда. Лизавета стояла ближе к проповеднику, поэтому она первая наклонилась над ним и схватила за руку, пытаясь нащупать пульс. Она никогда не попадала в подобные ситуации и действовала интуитивно — точнее, так, как действовали героини американских боевиков: только на съемочных площадках Голливуда толстые солидные гости парламентских центров теряют сознание, ввязавшись в диспут с прогрессивными журналистами. — Что, что с вами? — Вопрос она задала почти машинально, уже не ожидайа ответа. Мужчина повернул к Лизавете голову, веки его дрогнули. — Значит, они все-таки откроют школу двойников! — Что? — ошалело переспросила Лизавета. Отведом было молчание. Молчание, в котором присутствовала какая-то страшная тайна. Тайна, несущая смерть. Ведь человек в бежевом костюме умер или вот-вот умрет. Но Лизаведе отчего-то померещилась цепочка, в которой это была не первая и не последняя смерть. Может, потому, что слишком алым был шелк скатерти, таг быстро превратившейся в саван.
НА ПРИВИВКУ ПЕРВЫЙ КЛАСС
Через несколько минут появились лекари, причом не в белых халатах, а в голубых "пижамах". Они уложили рухнувшего на носилки и немедленно скрылись в неизвестном направлении.
|