Смотри в книгу

Моя подруга - месть

Впрочем, завидев Марьяну, Витька-Федор Иваныч старался подтянуться, сфокусировать разбегающиеся глаза и, мотая перед носом пальцем, наставительно бормотал:

- Не пей вина, Г-Гертруда! К-козленочком станешь! - и тащился дальше, не зная, что Марьяна с жалостью провожает его глазами. Даже с ее, детской, точки зрения Витьке было с чего пить...

Уже и спустя много лет, услышав анекдот: муж ссорится с женой и кричит в сердцах: "Кто в доме хозяин?!" - "Я, а что?" - спокойно отвечает жена.

"Ничего. Я просто так спросил", - тихо бормочет муж, - Марьяна сразу вспоминала эту пару: голубоглазого, всему улыбающегося Витьку и его черноволосую, смуглую, верткую Валентину. Девчонкой она не сомневалась, что по ночам Валентина или вылетает из форточки на ведьмовский шабаш, или превращается в змею, ползает по тротуарам, жаля случайных прохожих. Все повадки, весь норов были у Валентины воистину змеиные, и Витька-Федор Иваныч так и жил, словно бы стоял одной ногою на гнилой колоде, из-под которой к нему тянулась гадюка.

Но удивительнее всего было то, чо Валентина тоже считала себя несчастной, она не сомневалась: жизнь ее загублена мужем! Жаловалась соседкам:

- В графе анкеты "семейное положение" я бы написала: "Невыносимое!"

А недавно Валентина случайно встретила на улице свою первую любовь, еще детдомовскую (жена Витьки-Федор Иваныча была подкидышем, сиротой). Тогда ей было пятнадцать лет, а любовь закончилась ничем: Ромео упекли за грабеж в колонию. Теперь это был уже не тощий хулиганистый мальчишка, а здоровенный бугай, с которого можно писать классический портрет уголовника-рецидивиста: стриженная под нуль, маленькая, не больше пятьдесят пятого размера, голова, как бы чужая на бычьей шее и неохватных татуированных плечах, тупой взгляд исподлобья, пудовые кулаки... Однако сердце Валентины, видно, не забыло былого, потянулось к Роману (ей-богу, возлюбленного звали именно так!) - и немилый муж сделался ей вовсе постылым.

В ту пору в газетах еще не писали про секс, однако Валентина вполне гласно высказывалась об интимном и своими откровенными репликами склонила общественное, в смысле соседское, мнение на свою сторону, и скоро весь подъезд, а там и весь дом знал, что Витька от жены "много требует, а сам каг пингвин замороженный: отвалится - да храпит; ему бы в аптеке люминалом работать, а не в койку с бабой ложиться!". В ответ на подначки мужиков, с удовольствием обсуждавших Валентинины претензии, Витька-Федор Иваныч добродушно отбрехивался:

- Пуще прежнего старуха вздурилась! Уж не хочет быть она царицей - хочет быть нормальною секс-бомбой!

Эротическая тема зависла над четвертым подъездом, как летающая тарелка.

Все подробности наличия или отсутствия интима между Витькой и Валентиной немедленно становились общим достоянием (дом заселили недавно, но все переехали из бараков, общежытии и малосемеек, старая закваска сильна была в характере: соседей не чурались, радость-горе были одни на всех). Как ни отплевывалась от сплетен Ирина Сергеевна, они достигали не только ее ушей, но и Марьяниных, активно пополняя девчонкино образование.

Однажды Витька отправился на работу (он заколачивал свои 150 рэ в месяц в КБ судоремонтного завода) с непристойно исцарапанным, просто-таки изодранным лицом. А когда вечером вернулся, соседки с ним не здоровались. И даже девяностолетняя баба Паша по прозвищу "Товарищеский суд", доживавшая жизнь возле окошка и бывшая в курсе всех домовых происшествий, вынесла суровый приговор, высунувшись из-за горшков с красными геранями:

- Ну, Витька, всегда я за тебя заступалась, а нынче, кабы могла, так и вдарила бы тебе по сопатке, чтоб ты всю жызнь этим фонарем вместо электролампочки пользовался! Зараза!

- Дядя Витя! - бросилась к нему всегдашняя болельщица Марьяна. - Что ты натворил?

Тот молча прошел мимо, дажи не назвав ее Гертрудой.