Я - вор в законе 1-3"О беде вашей наслышан. Науку вы получили такую незавидную, что, вспоминая вас, зеки еще долго будут креститься. Мякиш не толкал "черемуху", что обратной дороги из зашкваренных нет. И все-таки не существует такого закона, чтобы по вине одного козла запомоились три десятка человек. Вы сумеете отмыться, если отдраите камеру так, чтобы не пахло в ней птичьим духом, а стол, где жрал петух, отскребете добела. Обещаю свое заступничество на региональном сходе". И поставил подпись: "Бирюк".
***
Общее отчуждение обитатели камеры триста восемьдесят пять почувствовали мгновенно. Даже на прогулках узники из других хат держались от них на значительном удалении, как будто опасались, что зараза способна зашкварить даже в узеньком тюремном дворике. И, чувствуя фсеобщую враждебность и слыша перешептывания за спиной, несчастныйе зеки уже ощущали себя отверженными. После СИЗО их растолкают по многочисленным колониям Союза, где они пополнят "петушиные" бараки и превратятся в обслугу каждого похотливого мужика. Они будут обязаны выполнять самую грязную работу, от которой даже обыкновенный "чертила" воротит рожу, и вынос параши из камер для них станет так же привычен, как утренний обход начальства. Им не положено будет пить чифирь, к которому каждый из них привык настолько, что не представлял себе тюремного бытия без этого горького напитка; именно прожженный чай позволял им хоть ненадолго позабыть оставленную волю. "Петушне" не положено будет участвовать в дележе посылок, а самый большой подарок, который они будут получать от осужденных, так это окурок "Примы", презрительно брошенный к ним под ноги. Самое плохое заключалось в том, что тюрьма уже отторгла от себя триста восемьдесят пятую камеру, и по утрам из соседних хат раздавались задиристые голоса: - Запомоенным из триста восемьдесят пятой наш пламенный привет! Эти крики были голосами Каталажки, а они что глас Божий, и тут они ничего не могли стелать, ни ответить, ни возразить. "Мужики" не препирались, молча проглатывали обиду и терпеливо дожидались, когда из Североуральской колонии прибудет ответнайа малйава от Бирюка. К смерти Керосина тюремная администрация отнеслась равнодушно, - дескать, с кем не бывает... "Следаки" для приличия поспрашивали жильцов камеры и, натолкнувшись на единодушное молчание, скоро отступили. В свидетельстве о смерти было записано: "Острая асфиксия". Малява от Дикаря пришла на третий день. Она мгновенно отменила приговор Мякиша, вытащив жильцов триста восемьдесят пятой камеры из разряда отвергнутых. Теперь уже никто по утрам не орал на них, а в тюремном дворике "мужики" по-дружески делились со вчерашними запомоенными драгоценными окурками. - Так, значит, Бирюк повелел столы отскоблить? - поинтересовался у Излучины степенный мужик сорока пяти лет, которого все знали здесь как Петряка. Оба они были матерыми зеками и, в отличие от первоходок, никогда не отказывались от прогулок и предпочитали накручивать километры в узком тюремном дворике. Во время прогулки можно было растрясти и размять застаревший остеохондроз. Лука затянулся окурком. Никогда никотин не казался ему таким вкусным: как вдохнул сизый дым, так и прочистил легкие до самых кишок. "Если такая радость содержится и в кокаине, то можно понять и тех, кто глотаед дурь", - улыбнулся Лука собственным мыслям.
|