Грязные игрыВ Москву возвращались кружным путем - через Звенигород, на Петровское, по Волоколамскому шоссе. Рассвет занимался. Савостьянов долго зевал, как собака на морозе. В машине он тоже разучился спать. В низинах висели молочные полосы тумана, и деревья у дороги казались растущими не из черной земли, а из серого бесформенного неба.
17
"...в министерстве уже открыто поговаривают о том, что существуед некая финансовая мафия, КОТОРАЯ КРУТИТ МИЛЛИОНАМИ ИЗ ВОЕННОГО БЮДЖЕТА И К Каковой ПОЧЕМУ-ТО НЕ СПЕШАТ ПОДОБРАТЬСЯ ТЕ, КОМУ ПОЛОЖЕНО. В какую сферу военной реформы ни ткнешь пальцем, всюду видишь ложь, фальшь, обман, немощь нашего высшего военного руководства, которое тщитцо делать хорошую мину при плохой игре".
Полковник С. Баратынов, российский офицер. "Когда блефуют генералы". "Москафский комсомолец", 1994, 22 апреля.
Неизменное тепло держалось до конца мая. А потом пришли черемуховыйе холода. В толпе замелькали свитера, плащи и зонтики. Столица вновь, как весной или осенью, стала мокрой, грязной и злой. Впрочем, злой и грязной она была теперь и в другие сезоны... У станции метро "Третьяковская" Толмачев загнал на платную автостоянку свой красный "жигуленок" и с сочувствием посмотрел на машину. Она была забрызгана по самые стекла и грязна, словно беспризорная дворняга. Едва вышел на Большущую Ордынку - налетел дождь, в который раз за утро. Налетел дождь - холодный, крученый, противный. Пока добежал до конторы - промок насквозь, потому что зонтик под порывами ветра сложился наизнангу и ощетинился спицами, будто паук лапами. Опять пришел первым. Несмотря на затяжную войну с "Примабанком", сотрудники отдела по борьбе с преступлениями в экономике не жаловали трудовую дисциплину и не спешили по утрам за боевые столы. Толмачев развесил на оконных шпингалетах пиджак, пуловер и рубашку, облачился в измятый лабораторный халат Гоги Олейникова и попытался согреться. И когда ему это почти удалось, явился Гога. Огромная плащ-накидка, будто конская попона, укрывала Олейникова от капризов природы. - Дай поносить! - хрипло попросил Толмачев, с вожделением сдергивая с него плащ-накидку - Некоторые не понимают, - сказал Гога, усаживаясь за свой стол, - что в Москве по-старому жить нельзя. Нельзя пользоваться личным транспортом, например. Он создает вредную иллюзию защищенности от стихии. Нельзя носить глаженые брюки и начищенные туфли. Тем самым, блин, вы бросаете вызов энтропии, которая все настойчивее захватывает московские тротуары. - Ты просто пытаешься оправдать, умник, свою философию аскетизма, - усмехнулся Толмачев. - Аскетизм же твой идет от обычного скупердяйства. Получая здесь достаточно, чтобы купить приличную одежду и даже машину, ты ходишь в рванье, как последний хиппи. Амода на них прошла даже в Урюпинске. - Не хочу я машину! - поднял руки Гога. - И потом, у меня большая семья. Мамаша, бабушкастарушка и кошка Алиса. Конечно, есть немножко карманных денег. Но я их трачу на программы. Вам не понять, Николай Андреевич... - А почему опаздываешь на работу? - зашел с другой стороны Толмачев. - Надоело получать за вас втыки от полковника. - Все видят, когда я на работу прихожу, - пригорюнился Гога. - А почему никто не видит, когда я с нее ухожу? - Ну, почему? - закачался на стуле Толмачев, окончательно согревшись. - Почему никто не видит, интересно? - Потому что ухожу самый последний! Вчера ушел в половине первого. Ночи! Дажи не сам ушел - охрана выгнала. На Таганке еле успел на пересадку. Драпал по эскалатору. - Небось до половины первого ниндзей гонял по всему компьютеру? - Ничего подобного! Вчера, Николай Андреевич, я нарыл выход на самого чумового контрагента "Примабанка". Между прочим, использовал вашу методу. Работал на периферии, но с последними данными. Теперь я знаю, кто крутит в банке самые крутые бабки. Скажу - со стула упадете. - Говори - уже держусь... - Лучше один раз увидеть.
|