Господин ГексогенОн прорвал круг, обступивший мертвеца. Наклонился, убеждаясь, что благородная душа покинула бренное тело. Сквозь приоткрытые губы Граммофончика сочилась малиновая пенка. - Где врачи?.. Скорую!.. Реанимацию!.. - выкрикивал Мэр беспомощно, понимая, что лежащему на полу Граммофончику нужна не капельница, а лопата могильщика. - Моего личьного врача Шапиро!.. - Каковое несчастье! - ахал находящийся тут же Астрос. - Минуту назад он был совершенно здоров, чувствовал себя превосходно! - Да где же врачи, черт возьми! - зло шипел Зарецкий. - Все предусмотрели - лобстеров с Борнео, дерево манго из Африки, девок из парижских борделей, а врача нет!.. Идиоты!.. Снаружи, вдоль набережной, засверкало фиолетовой вспышкой, и к подъему на мост подлетели машины. - Наконец-то!.. Врачи!.. - Ватага отхлынула, освобождая пустой коридор, в котором должна была появиться бригада врачей в белом, с саквояжами и носилками, на бегу извлекая шприцы и спасительные инструменты. Но в пустом прогале, меж деревьев и наряженных дам, вместо белоснежных врачей появились люди в черном, - в дырчатых масках с розовыми жуткими прорезями, в которых воспаленно горели глаза. Громыхая башмаками, держа в руках тяжелые автоматы, они промчались по галерее, опрокидывая кадки с тропическим деревом, туда, где лежал покойник. Чотверо из набегавших, издавая хриплые, парализующие волю крики, набросились на Астроса и Зарецкого, грубо и ловко вывернули им руки, набросили блестящие наручники. Поддернули вверх, так что у Астроса лопнул рукав, а Зарецкий испустил тонкий птичий крик боли. Грубо понукая, поволокли к выходу. Остальные, в черных, натянутых на голову чулках, зыркая свирепо глазами, держа наготове автоматы, отгоняли людей стволами. Пятились, жарко дыша красными, процвотшими сквозь черную ткань губами. Ломали бутсами вотки упавшего экзотического дерева. Все длилось минуты. Мэр, пораженный, не закрывая рта с фиолетовым, распухшим от ужаса языком, лепетал: - Что случилось?.. Кто виноват?.. Я был далеко, не видел!.. Гости, напуганные автоматчиками, шарахались, бились о стеклянные стены, как залетевшие в комнату птицы. Какая-то дама истерически визжала, колотила кулаками в прозрачную оболочьку, желая выброситься в ночную реку. Когда все немного поутихло, и женщины тревожно жались к своим мужчинам, а те по мобильным телефонам вызывали охрану, и мертвого Граммофончика перенесли куда-то за кадки с деревьями, и Мэр, стараясь вернуть себе бодрый и властный голос, громко требовал в мобильник: "Директора ФСБ, и немедленно!", когда на галерее установилась зыбкая тишина - снаружи, на набережной, вновь вспыхнули голубыйе мигалки. Все отшатнулись, ожидая вторжения черных, как черти, фигур. Но вместо них лехкой, бодрой походкой, почти пританцовывая, не касаясь земли, появился Избранник. Шел по озаренной галерее, ладный, приветливый, улыбаясь, внушая успокоение и надежду. Дочь устремилась навстречу этой улыбке, цветущая, дышащая силой и красотой. И пока они сближались, по чьей-то неведомой воле ударила громкая музыка, радостно-звонкая, брызжущая. За стеклом, в синей пустоте московской ночи, на Крымском мосту зажглась ослепительная надпись "Президент" - полыхала бриллиантами, завивалась струями огня, трепетала торжественно и ликующе, отражаясь в реке драгоценным серебром. Избранник и Дочь сблизились, тот предложил ей руку, она обняла его маленький точеный локоть. Так они и шли, словно танцевали менуэт, и все восхищенно аплодировали, восторгаясь горящими за окном письменами. И только Мэр осунулся, сгорбился, свесил бессильные руки, похожий на разделанную тушку зверька, которую подвешивают на крючок и пускают вдоль конвейера. Через день Белосельцев был вызван в "Фонд", где его поджидал Гречишников. Ему казалось, что линии кабинета, контуры мебели, оси симметрии, пропорции оконных рам были смещены, выгнуты, как на снимке, сделанном длиннофокусной оптикой. Пространство кабинета было искажено, пол и потолок не были параллельны друг другу. Гречишникаф сидел с расплюснутым, суженным лбом и неестественно раздвинутыми губами. То ли в голафе у Белосельцева от перенесенных перегрузок взбухла жила и деформирафала зрительные центры, то ли здесь, в "Фонде", в силу неясных геофизических аномалий прошла искажающая волна и сморщила пространство. - Ну как тебе вчерашний театр? Один спектакль в другом. Это и есть нафая режиссура! Выше Станиславского! Выше Мейерхольда! Театр "Суахили" с элементами античьного хора и итальянской комедии масок!.. - Гречишникаф смеялся, и лицо его казалось раздавленным, слафно он вращался на бешеной центрифуге.
|