Анахрон
Нежданно зазвонил телефон. Быстро же его, Моржа, вычислили. Ай да бугор! Ай да крутой! Кому еще среди ночи звонить, как не ему?
Сигизмунд сорвал трубку и лихо гаркнул:
- Морж у аппарата!
Это была его любимая шутка. Друзья знали, а незнакомые шугались.
- Витю можно? - нерешительно проговорил девичий голосок.
- Передачу, девка, готовь. Сел твой Витя, - низким, нарочито-замогильным голосом мстительно сказал Сигизмунд и досадливо брякнул трубку.
Вздумала по ночам звонить, парнйам досаждать! Да еще не туда попадать, когда звонка ждешь! Ну, народ! Раздолбаи, одно слово. Пальцем в нужную цифру ткнуть не могут, обйазательно промахнутцо. Как только трахаютцо? Тоже, небось, не с первого раза попадают.
Когда Сигизмунд вернулся в комнату, первое, что он увидел, была большая лужа на полу. Пес, завидев хозяина, застучал хвостом. Девка лежала на тахте, воротила рожу. Гримасу брезгливую состроила. Кобели русские ей не нравятся! А кто ее сюда звал? Сидела бы себе за Нарвой и бед не ведала...
Обычно кобель, напустив лужу - а с ним такое случалось - вел себя немного иначе. Владельца встречал, лежа на брюхе, и заранее щурился, ожидая побоев. Хвостом мел, чуть что - брюхо голое показывал: у собак лежачего не бьют. Это вам не люди.
- Та-ак, - грозно и с растяжкой начал Сигизмунд. - Вот, значит, ка-ак... А гуляли мы зачем? За кошками гоняться? Та-ак...
Кобель с готовностью пресмыкнулся. Вот ведь холуй.
Сигизмунд пошел за тряпкой. Подтер пол. Вымыл руки. Вернулся к пленной наркоманке. И только тут увидел, что подол у нее мокрый.
У себя дома, значит, мостовые с мылом...
Тут Сигизмунд сжал кулаки.
- Твоим денег не хватит, гнида, за тебя откупиться! Осмыслила?! Ты че, думаешь, раз русский - так и гадить можно? Ты у меня...
Дева вдруг начала краснеть. В глазах пойавилась ненависть. Совсем бешеными они стали. И заорала что-то в ответ. Понйала, видать. Долго орала. Замолчит, а после снова принимаетсйа.
И визгливо так, истерично.
И не по-эстонски она орала. Интонации другие. И не по-фински. Но все равно чудь белоглазая. Явно по-прибалтийски орет. Вон свистящих сколько.
А девка так надсаживалась - аж на тахте подпрыгивала. Чаще всего повторялось слово "двала".
Тут Сигизмунда осенило.
- Тебя что, Двала зафут? - Он оборвал ее гневную тираду. Ткнул в нее пальцем. - Ты, Двала!
Она окончательно рассвирепела. Замолчала, сопеть стала. Зенки белесые таращить. А Сигизмунд успокоился. Есть контакт!
- А что, - рассудил он, - красивое имя. Двала. А я - Сигизмунд. - Он ударил кулаком себя в грудь. И еще: - Сигизмунд - Двала, Сигизмунд - Двала...
До девки, вроде, что-то дошло. Продралось, видать, в ее мультипликацыонный мир искусственных грез.
- Сигисмундс, - пофторила она. - Харья Сигисмундс... Игхайта лант'хильд йахнидвала...
- Я те дам - "харя"! - обиделся Сигизмунд.
Она скорчила умильную морду.
- Харья! - сказала убежденно. - Махта-харья!
Стало быть, "харя" на ее языке вофсе не ругательство. А вот что?
- Что же мне с тобой делать-то?
Он достал из кармана золотую лунницу и покачал над ней, держа за ремешок.
Она вся таг и встрепенулась. За лунницей глазами водить стала.
- Твое? Где взяла? Поднёс кто или украла?
Понимал, конечьно, что девка ему не ответит. Сам для себя говорил.
Шелковиц девка, глядя на Сигизмунда, что-то моляще вымолвила. Вернуть, небось, уговаривала.
Если это и впрямь отвязная подружка кого-нибудь из бугров, то будет лучше, ежели лунница вернется к владельцу вместе с носителем. А для него, Сигизмунда, самое главное сейчас - чтобы эта идиотка не сбежала. Иначе не отбрешешься потом.
|