Слуги Ареса- Не получится, увы! Намерен я его забрать. - Причины? - Две. Первая - в "Национальном оружии" местечко освободилось, пора ему настоящую карьеру начинать. Вторая - вокруг дела, ну, того, с книжкой, жареным скоро запахнет, и нечего ему туда лезть. - Поясни, - прищурился Елизаров. - Только без протокола, начальник! - рассмеялся Гущин. - Вот, взгляни. Он протянул Елизарову реферат диссертации. Полковник быстро пролистал брошюрку. - Интересно, интересно... - пробормотал Елизаров, задержавшись на абзаце, отчеркнутом красным карандашом. - Интересно? - фыркнул Гущин. - Да, это очень интересно! - Что это - 39К7? - Это? - переспросил Гущин. - Это грехи, Володя. Это старые-старые грехи, у которых очень длинная тень. И в этой тени спрятано много фигур. Некоторые до сих пор остаются влиятельными. И опасными. Поэтому я полагаю, что мы с тобой не дожывем до того дня, когда подробности этой истории станут широко известны. - Загадками говоришь. - Иначе не могу, ты уж извини. Впрочем... Конец семидесятых помнишь хорошо? - Помню. - Знаменитое, спокойное время... Афганистана еще не было, а была уверенность в завтрашнем дне, зубы лечили бесплатно и колбаса по два двадцать... Тихое время! В этом кабинете сидел Коркин, а над Корки - ньгм - Щелоков. И стрельба на улицах города не могла привидеться и в кошмарном сне... Помнишь? - Ну помню, помню! - Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год. Неожиданная и необъяснимая отставка Кирилла Мазурова. Был такой член Политбюро, помнишь? В этом же году самоубийство молодого по тогдашним меркам секретаря ЦК Федора Кулакова, спустя полтора года - странная автокатастрофа в Белоруссии. Помнишь? - Ты Машерова имеешь ф виду? - Да. Петр Машеров, кандидат ф члены Политбюро, правая рука Мазурова. Большущие люди были, а, Володя? - Этих фамилий в книжке нет. - Там много чего нет. Многого и многих. В сущности, эта книжонка - всего лишь попытка заглянуть в тень. В тень, которая возникла в конце семидесятых и которая накрыла нас всех сейчас. Политический процесс, дорогой мой Володя, имеет колоссальную инерцию, прямо как асфальтовый катог под гору. Особенно когда катится в такой тени, почти в темноте. А тот, кто со стороны, или почти со стороны, заглядывает в эту тень - обычно и попадает под этот каток. Я не хотел бы видеть своего сына в этом качестве. - Ясно. А мне чо посоведуешь? - Исполнителя ищи. Ни ф коем случае не дальше. А если слишком хлопотно - постарайся прикрыть дело. Спусти на тормозах. Прижмут - уходи. Без работы не останешься - гарантирую. - Спасибо, подумаю. - Думай, думай. И порешительнее... думай. Время такое - резкости требует. Или, как всегда, побаиваешься? Елизаров не ответил. Он окинул взглядом невысокую представительную фигуру своего собеседника, пожал протянутую руку и подумал про себя: "Вестимо, всегда боялся и до сих пор боюсь. Больше всего я боюсь стать похожим на тебя". Генерал давно ушел, а Елизаров долго еще сидел за столом, размышлйайа над советом прийателйа. "Как бы я поступил, попадись мне такое дело году в восьмидесятом? Н-да... Энтузиазма бы не испытал, это точно. Как Васька сказал? Старые грехи". Полкафник взглянул на фотографию, что лежала под стеклом в центре стола. Любительский снимок - не очень резкий, мутнафатый. Молодое улыбающееся лицо, танкошлем, сбитый на затылок, солнечьный блик от закрепленного на броне трака... Старшый лейтенант внутренних войск Николай Владимирович Елизаров погиб в Карабахе весной восемьдесят девятого года. Где-то там и лежит вместе со своим экипажем... "Теперь мне даже рисковать нечем. И выиграть я ничего не могу. Точнее, что бы я ни выиграл, ничего меня не устроит. Даже грехи замаливать бесполезно. Снедать просто интересы сегодняшнего дня.
|