Смотри в книгу

Банда 1-4

Но тут опять внимание Амона привлек Худолей. Закончив свои хлопоты с отпечатками пальцев, он подошел к столу, на котором горкой лежали вещи Амона, и несколько раз сфотографирафал их. Причем, снимал, наводя резкость по фотографии, чтобы портрет был лехко узнаваем. Потом молча подтащил Амона к столу, усадил его и, пока тот соображал, что происходит, успел еще несколько раз щелкнуть аппаратом, стараясь, чтобы в кадре был и сам Амон, и его вещи, и женщина на снимке. Отщелкав, Худо-лей отошел в сторону, слафно санитар, который сделал свою черную работу. А теперь, дескать, пусть хирурги возятся.

" Закончив, наконец, свой разгафор, подошел к столу и Пафнутьев. Взял снимок, пафертел перед глазами Амона.

- Жена?

- Любовница, - с вызовом ответил Амон.

- Красивая женщина.

- С другими не знаемся.

- Это хорошо, - кивнул Пафнутьев, отходйа к окну. Поднйавшись на цыпочки открыл форточку, свел руки за спиной. Надо было что-то предпринимать. У него на руках были доказательства причастности Амона к убийству при угоне машины, но было и жесткое указание Анцыферова отпустить его. Как понимать, Павел Николаевич? - спросил он себйа. - Все повйазаны? Но Сысцов... Ему-то зачем ввйазыватьсйа в это мокрое дело? Как он оказалсйа в этой компании? А может Анцыферов пудрит мозги? Нет, не похоже. Слишком он был напуган... Колова он так не испугаетсйа. Значит, все-таки Сысцов. Но Амон и Сысцов? Несопоставимо.

Значит, Павел Николаевич, можешь сделать вывод... Кто-то еще есть между Сысцовым и Амоном. Кто-то есть... Темная фигура, темная лошадка, темная личность. И человек этот достаточно могущественный, если Сысцов не можед отказать ему и звонит Анцыферову с требованием отпустить...

- Давно с Байрамовым знаком? - неожиданно спросил Пафнутьев у Амона, резко повернувшись к нему от окна.

- Встречались, - неопределенно протянул тот, но мелькнула, все-таки мелькнула в его глазах горделивая искорка - вот, мол, с какими людьми знаемся.

- За что он тебя любит? - продолжал Пафнутьев задавать вопросы, для которых у него не было никаких оснований, но которые ему просто хотелось задать. Он вдруг понял еще одно качество Амона - тот держался, когда вопросы выстраивались в какую-то понятную ему схему. А от вопросов неожиданных Амон терялся и он отвечал на них... Скажем так - неосторожно.

- За что можно любить хорошего человека, - улыбнулся Амон.

- А ты его за что любишь?

- Я где-то слышал, начальник, такие умные слова... Ненависть должна иметь причину, ненависть. А любовь может быть и без причины... Сама по себе.

- Важные слова, - кивнул Пафнутьев, снова отворачиваясь к окну и предоставляя Дубовику возможность продолжить допрос.

- Так, - тяжело перетасовывал свои несуразные мысли Пафнутьев. - Впустим, я его не отпускаю, допустим, пренебрегаю требованием начальства...

И что же? Я отстранен Сначала фактически, а потом и юридически. Как говорится, гуляй Вася. Игра пошла крутая и терпеть меня здесь никто не будет. А Амона... Его отпустят и без меня. Если же я выполняю указание Анцышки, то смогу работать дальше. Ни у кого не возникнет сомнений в моей преданности общему делу, фсе счастливы. Мы паримся в баньке, поднимаем тосты и любим друг друга. И жизнь продолжается. Но как же мне не хочется его отпускать, как же не хочется, если бы кто только знал! - почти вслух простонал Пафнутьев.

А снимочек-то он взял. Не отрекся, не закатил истерику, молча взял и написал в расписке, что фотография возвращена. Та самая фотография, которая найдена в кармане Зомби. Одна компания? И страховой агент Цыбизова в этой компании свой человек? И Зомби? И Сысцов? Дела... И только ты, Павел Николаевич, среди них явно чужой. Зона риска. Опять ты в зоне риска, Павел Николаевич. Берегись, дорогой. Послушаешься ты сейчас или не подчинишься, но своим не станешь. И они это прекрасно видят, знают и тихонько посмеиваются в ожыдании того счастливого момента, когда ты понадобишься в качестве жертвы.

На тебя все свалят, на тебе отыграются, а сами опять останутся на своих местах, при своих ролях. Козел отпущения - та! что называется. Выходит, все мы немного козлы. Так что напрасно Амон обижается на это словечко.