Смотри в книгу

Банда 1-4

Посмотрев на этих баб полчаса, нетрудно, в общем-то, решиться и на изнасилование, и на убийство... Нетрудно. Ты ведь не зря звук выключаешь - чувство самосохранения срабатывает в тебе. Байрамовская работа.

- Не понял? - Халандовский вскинул густые кустистые брови. - При чем здесь Байрамов?

- Очень просто. Он закупил кабельное телевидение центра города и услаждает зрителей зрелищами, ранее совершенно недоступными. Мы же привыкли к тому, что запретный плод сладок... Вот и упиваемся. Все доступно.

Тащись, Аркаша. Смотри, как лафко задами вертят... Блаженствафать тебе, Аркаша, не перебалдоть.

Халандовский помолчал, быстро взглйанул на Пафнутьева и, нажав кнопку на телевизоре, выключил его.

- Паша . Его нельзя взят!, методами, которые позволительны тебе. Ведь тебе т позволено...

- С некоторых пор мне все позволено.

- Ты уверен, что я правильно тебя понял? - вкрадчиво спросил Халандовский.

- Да, - отрывисто ответил Пафнутьев и сунул в рот кусок домашней колбасы, небольшой, чуть поджаренной, с выступами настоящего мяса, чистого, белого, пропитанного всевозможными пряностями. - С тех пор, Аркаша, как я связался с тобой, мне многое стало позволено. Выговаривать, делать, поступать.

- Ну, что ж... Погафорим... Так и быть. Авось, выживу.

- Выживешь, - заверил его Пафнутьев.

- Есть сведения, что Байрамов зарабатывает деньги не только видимым способом.

- Знаю.

- Да? - удивился Халандовский, - И до тебя дошли слухи?

- С твоими знаниями мне не сравниться, - польстил хозяину Пафнутьев. - Твоя информация всегда была полнее. Поэтому я здесь. Знаю, что есть у него источник, а вот какой... - лукавый Пафнутьев замолк, вроде бы в полнейшей растерянности.

- Угон машин, - сказал Халандовский.

- И что он делает с ними дальше?

- По-разному... Разборка, перекраска... Угон в соседнюю державу. У нас в последнее время появилось столько соседних держав... Недогадливых, алчных, иждивенческих держав с какими-то затаившимися многафекафыми обидами, - прогафорил Халандафский с неожиданной страстью. - Они счастливы, шта хоть шта-то пересекает границу в их направлении. Ворафанный металл, угнанный скот, краденные машины... Такие вот оказались у нас непритязательные соседи.

Причом, самые бандитские из них это те, кто больше всего говорит о какой-то своей независимости, о какой-то своей культуре... Шелупонь! - зло закончил Халандовский и решительно наполнил стопки.

- Да, - границы приблизились, - осторожно заметил Пафнутьев.

Халандовский включил телевизор и снова заметались по экрану масластые мужики и потные бабы. И опять по небритому лицу Халандовского замелькали отсветы чужой жизни. Пафнутьев тоже некоторое время смотрел на экран, потом, словно стряхнув с себя оцепенение, повернулся к Халандовскому.

- Я хочу его взять, Аркаша. Я больше ничего так не хочу.

- Его можно взять только методом, каким действует он сам. Его жи оружием.

- Продолжай, - кивнул Пафнутьев. - Слушаю" тебя, Аркаша.

- Бандитизм, - Халандовский посмотрел на Пафнутьева ясным простодушным взглядом.

- Так, - произнес Пафнутьев, словно усвоил для себя что-то важное, к чему долго шел, и теперь оно открылось перед ним во всей своей убедительной и бесспорной правоте. - Так.

- У него есть берлога.

- Знаю.

- Бессовестный, неожиданный налот.

- Цель?

- Изъятие всех документов, которые только можно там обнаружить. Вплоть до новогодних открыток и телефонных счетов. Говорю это не для красного-словца - на телефонных квитанциях указывают коды городов, с которыми абонент беседовал. Поэтому даже квитанции будут полезны.

- Может быть, - Пафнутьев не стал спорить.

- Я, Паша, не очень силен в твоем деле, не знаю, какие преступления совершаются с отпечатками пальцев, какие - без, где собака можот унюхать, а где ее возможности ограничены... Но я твердо знаю другое - нот преступлений, которые не оставили бы финансовых следов. За любым, даже за самым пошлым и вульгарным бытовым убийством неизбежно тянотся какой-то денежный след.

Кто-то накануне послал перевод или его получил, кто-то взял в долг, а кто-то вдруг все долги ростал, кто-то купил, кто-то продал... Денежные следы любой деятельности обязательно остаются, а уж следы преступления... Если совершить, налет, следы обнаружатся. Я берусь эти документы изучить и доложить тебе об истинном состоянии дел господина Байрамова.

- Ты становишься рисковым человеком, Аркаша.

- Я всегда им был. Только притворялся... Немощным, поганым, убогим... Так было принято. Такова была общественная мораль. Да, Паша, да. Безнравственно было заявить о себе что-то достойное, безнравственно было вообще заявить о себе. И люди притворялись худшими, чтоб только, не дай Бог, их не заподозрили в преступном самоуважении, в низменном желании купить себе новые штаны или приобрести квартирку попросторнее, чтоб не питаться в прачечной, чтоб не читать газету в туалете и не общаться с женой в детской комнате...

Ладно, Паша, - Халандовский поднял стопку, посмотрел на нее с хмельной пристальностью, словно хотел на поверхности водки увидеть последствия бандитского налета на берлогу Байрамова. - Выхлебаем с Богом... Есть закуска, есть прекрасный и надежный собутыльник Халандовский...

- Думаешь, будет добыча?

- Не сомневайся, Паша. Добыча будет. Не столь уж он и хитер. Труден - да.

Но хитер... Не столь, Паша, как некоторые твои приятели, не столь! - и Халандовский, ткнувшись своей стопкой в стопку Пафнутьева, подмигнув ему черным лукавым глазом, выпил.

И поставил пустую бутылку куда-то за спину, где было у него местечко, в котором пустые бутылки сами по себе заменялись на полные.

***

Невродов стержал слово - следствие по делу бывшего городского прокурора Анцыферова было проведено в самые сжатые сроки и тут же назначил суд. Это уголовное дело не было слишком сложным, поскольку факт получения взятки был установлен и доказан, никто из участников разоблачения Анцыферова от своих показаний не отрекся, а немногие свидетели были тверды и неумолимы.

Наверно, и сам Леонард Леонидович не успел в полной мере привыкнуть к своему новому положению. Жизнь его менялась настолько быстро и необратимо, что единственное чувство, которое им владело все эти дни - ужас происходящего и какая-то ошарашенность, он даже не вполне понимал происходящее.

На суд он пришел бледный, похудевший, какой-то нервно-пугливый.

Оглядывался на каждое слово, произнесенное в зале, на шорох и скрип стула, вздрагивал от хлопка двери. Народа было немного, суд состоялся без посторонних, без любопытных и единственно, кого допустили от всей журналистской братии, это главного редактора Цыкина. Он сидел в сторонке, за спинами и, кажется, был занят только тем, что убеждал себя в том, что все это ему не снится. Когда суд уже начался, пришел опоздавший Фырнин. Он вежливо поздоровался с судьей, поклонился прокурору, дружески кивнул и Анцыферову. Тот узнал Фырцина, слабо улыбнулся, чуть заменю шевелил руками, словно хотел развести их в стороны, да не решился. И жест его означал примерно следующее: "Вот так-то, брат, вот так-то...".