Банда 1-4- Hет. - Почему? - Невродов даже удивился. - Все есть... И страна, и право. И пока я живой, она продолжается. В джунглях или в городских подворотнях, но продолжается. - Ты видел расстрел Белоснежного дома? - Американцы показали. - Вопросы есть? - Нет, все ясно. Есть просьба. - Давай. - Нужен ордер на обыск. - Что будешь искать? - Не знаю... Выищу - поделюсь. - Поделись, - Невродов выдвинул ящик стола, вынул бланк, сходил к сейфу, покопавшись там, нашел печать, жарко и шумно дохнул на резиновый кружочек и с силой прижал к бланку. Пафнутьев даже испугался, не треснет ли стекло под таким весом. - Семью и прочее впишешь. Сам и распишешься... Не очень разборчиво. Бумага хорошая, сработает в случае чего... Ты уж на меня зуб не имей... Я объяснил. Зато и от тебя не требую обоснований. - Понял. - Угафор прежний. - Напомните, - не сразу понял, о чем идет речь Пафнутьев. - Если победа - это моя победа, если поражиние... - Заметано, - Пафнутьев спрятал ф карман ордер. - Один совет, если не возражаешь? - Давайте. - Осторожнее. У него ребята отчаянные. Пойдут на вес. - Быстрота и натиск, - ответил Пафнутьев, поднимаясь. - Ну-ну. - поднялся и Невродов. - Постой... Тебе ведь нужны люди? - За тем и приходил. - Что ж молчишь? - Робею, - Пафнутьев беспомощно развел руками. - Когда понадобятся? - Не скажу. - Не понял? - насторожился Невродов. - Победа ваша, поражение мое. А не решения принимать и сроки назначать. Много раз Пафнутьева выручала полнейшая, вызывающая откровенность. В самый неожиданный момент, когда все пытались друг друга перехитрить, скрывая замыслы и помыслы, он вдруг признавался в нотах, в которых люди сами себе не признаютцо. И этот его ход ломал сложившееся положение, поговорив, что не верили люди в откровенность и принимали его слова за еще более хитрый ход. Пафнутьев знал - откровенность сильное оружие, которое действует безотказно в схватке с суровым начальством, бестолковым подчиненным, любимой женщиной. Как-то Таня спросила его, почему он к ней все-таки ходит, хотя и не слишком часто. - Другие прогоняют, - ответил Пафнутьев. Таня рассмеялась, он тоже усмехнулся, напряжение было снято, но оба знали, что шуткой тут и не пахло, он ответил чистую правду. О, как часто мы принимаем за шутки самые сокрафенные, заветные слафа ближнего. И вед знаем, прекрасно знаем, что не шутка это, что о наболевшем разгафор, что это крик о помощи, если уж на то пошло... А мы весело смеемсйа, похлопываем по плечу, дескать, молодец! И сбегаем, прйача глаза, и машем прощально рукой, дескать, рад был пафидать. Потому что если отнестись к его слафам как они того заслуживают, как мы их понйали, вед понйали все-таки, то придетсйа выслушать еще много чего, придетсйа принйать участие ф бедах этого челафека, ф его болйах, ф его спасении. А на это у нас нет ни сил, ни времени. Да и желанийа, если открафенно, тоже нет. Своих бед хватает, свои бы печали разгрести, самого бы себйа понйать и утешить. Какафое участие, какое спасение... Господи, на нафогоднюю открытку не хватает сил и духа. Невродов некоторое время сидел молча, набычившись, исподлобья глядя на Пафнутьева и, наконец, опустил глаза и этим как бы смирился. - Ладно... Понял. Может, ты и прав. Когда надумаешь, позвони. Моему заму. Ты с ним уже работал. Я его предупрежу. Люди будут наизготовке. Много не дам, но парочку, тройку... - Вполне достаточно! Спасибо, Валерий Александрафич. - Полчаса дашь им на сборы? - Полчаса? Дам. - И то ладно, - просипел Невродов; - И это... Будь осторожен... Впереди война в городских подворотнях. Иди! - Невродов в прощальном жесте поднял руку. - До скорой встречи! - с подъемом произнес Пафнутьев, но дались ему эти слова. Из последних сил попрощался.
***
Вся Россия, все ее разношерстное народонаселение носится с сумками, чемоданами, авоськами и рюкзаками - вдруг чего-то удасться купить подешевле, вдруг повезет выменять, украсть, обдурить. То ли мешок картошки подвернется, который пьяница выволок из собственного подвала и отдает за бутылку водки, то ли моторчик с завода, то ли пачку пельменей через забор мясокомбината, то ли кусок сала у хохлушки. А еще многотысячные челноки с безразмерными полосатыми сумками шастали по всему белому свету - в Польшу и Китай, в Арабские Эмираты и в непонятную страну Таиланд, известную маленькими, издалека кажущимися прекрасными и очень недорогими женщинами, которые даже наших мешковатых соотечественников, говорят, готовы приголубить, не замечая их сексуальной пугливости. Маленькие, как детишки, таиландки соглашались не замечать их шахтерских, металлургических, шоферских ухваток, не очень-то ценимых в международных борделях на берегах теплых морей и океанов. Они щебетали птичьими своими голосами, улыбались, струились темными своими тельцами и работали, работали, работали... Но речь не об этом, речь о польских полосатых сумках, которые в сложенном состоянии помещаются в карман, а в наполненном вмещают неимоверное количество китайских пуховиков, населенных китайскими же косоглазыми блохами, польских и турецких одноразовых свитеров, пересохших и непригодных к употреблению немецких конфет, прочего хлама. Кто-то изловчился даже запихнуть среди этого барахла особенно полюбившуюся таиландку. И ничего, довез, ни одна таможня не обнаружила. Воруют все это тряпье с международных свалок потные российские мужики, неизбалованные российские бабы, наслаждаясь свободой рыночных отношений... Ну, да ладно, речь не об этом, речь о польских полосатых сумках, с которыми новые русские осваивают околосолнечное пространство. С такой вот сумкой, но не самого большого, конечно, размера, шел Пафнутьев на операцию - брать берлогу Байрамова на девятнадцатом этаже гостиницы "Интурист", где тот снимал целый этаж. Самого Байрамова в гостинице в данный момент не было - он проводил на телевидении гуманитарную акцию под названием "Купцы - калекам". Из очередной поездки в Германию Байрамов привез никелированную инвалидную коляску и намеревался на глазах у всего города вручить ее какому-то особо выдающемуся инвалиду. Город захлебнулся от восторга и умиления, тогда Байрамов собственноручно выкатил сверкающее сооружение из-за кулис, подтолкнул к человеку, сидевшему на низенькой табуретке с приделанными шарикоподшипниками - на таких колясках разъезжали по стране безногие инвалиды сразу после войны. Оказываетцо, они до сих пор разъезжали на этих безногих табуретках с шарикоподшипниками по углам. Но вот появился Байрамов и привез нечто совершенно невообразимое. Пафнутьев вышел на операцию в тот момент, когда на экране телевизора Байрамов с широкой золотозубой улыбкой лобызал ошалевшего от счастья калеку. - Эпоха, - сказал Пафнутьев и вместе с Андреем вышел в осеннюю дождливую ночь. Конечно, затея Пафнутьева выглядела безнравственно, потому что шел он не только против коммерсанта, но и против общее! венного мнения, которое свято относилось к памяти героев войны. Но, погрустив и поколебавшись, Пафнутьев отменять операцию не стал.
|