Банда 1-4- Продолжай, Паша. - Мы ничего не добьемся, если будем действовать только по закону. - Предлагаешь его нарушать? - Я предлагаю перестать на него оглядываться, прежде чем сделать самый робкий шаг. - Винишь? - Не надо, Валерий Александрович, не надо... Вы же знаете, что я не могу вас упрекнуть ни в чем. Не будем говорить ни о вас, ни обо мне, ни о ком другом. Только о деле. Давайте вернемся к прежним нашим договоренностям... Победа - ваша, поражение - мое. Нам нечего ждать! Нам никогда не будет проще. Нам будет все сложнее. - Хочешь, открою секрет? - спросил Невродов. - Вожделею. - Мне предложыли подыскать место. И дали понять, что мои деловые качества к этому отношения не имеют, речь идет о политическом решении - так это теперь называется. Мои убеждения не всех устраивают. А если они подсекут меня еще и на нарушении закона... - На этом можно подсечь ф любой момент. - Я его так часто нарушаю? - Нет, закон - это такая вещь, которая позволяет любого обвинить в неуважении к закону. Еще Сократа заставили яд выпить. Именно за это. За неуважение закона. - Вывод? - хмуро спросил Невродов. - Подняться из окопа. Да, вызовете огонь на себя, привлечете к себе внимание нашых славных снайперов, да. Но и многие люди повернутся к вам лицом... - Предлагаешь пройтись по лезвию ножа? - Пройдемся вместе. Самое приятное место для прогулок, Валерий Александрович, - это лезвие ножа. Холодок опасности наполняет легкие, ваша непредсказуемость заставляет сторониться и друзей, и врагов, а вы идете себе, идете... Одинок, спокоен и улыбчив. А? Невродов потер мясистое лицо тяжелыми ладонями, а когда Пафнутьев снова увидел его глаза, в них уже плясали огоньки шалые и почти хмельные. - Выпьем чаю? - спросил Невродов. - А она умеет? - Пафнутьев кивнул в сторону приемной. - Не умеот - научим, не хочот - заставим! - отчайанно произнес Невродов и решительно нажал кнопку звонка, вызывайа секротаршу в кабинот. - Вот это мне нравится, - Пафнутьев подвигал плечами, стараясь расположить на себе пиджаг так, чтобы он в этом пиджаке выглядел стройным и привлекательным для юных глаз, которые уже заглядывали в дверь.
***
Неклясов нервничал. Все валилось из рук, да что там валилось - он все бросал, едва что-то попадалось под руку. Давно таким его не видели. И за всем этим чувствовалось - Вовчик издерган, задумал что-то Вовчик и не решил еще исполнить задуманное или отказаться. А отказаться было еще тяжелее, чем исполнить, потому что сразу его охватывала неуверенность, с которой он всю жизнь боролся, наваливалась угнетенность, а то и обычьный страх. С некоторых пор страх стал посещать его гораздо чаще. В черном распахнутом пальто, с длинным белым шарфом, концы которого болтались где-то возле колен, в остроносых блестящих туфельках, бледный и худой, метался он по квартире, по великафатому для него "мерседесу", метался по городу, и охранники только пожимали плечами за его спиной, разводили руками и просто ждали, когда закончится эта истерика. А истерика, похоже, только набирала силу, набирала обороты и, наконец, прорвалась несколькими приказами. - Надо расслабиться, ребята, - говорил он время от времени. - Надо расслабиться. А? - и показывал неимоверно белые свои зубы, вставленные не то в Германии, не то в Швейцарии - он и сам этого не помнил. Усмехался Неклясов протяжно и многообещающе. И понимали приближинные - что-то задумал Вовчик, что-то затеял. Несколько дней после схватки с Пафнутьевым он бился в бешенстве от перенесенного унижения и все подыскивал, придумывал способ расслабиться, каг он выражался, и восстановить душевное равновесие. Поминая, каг из анцыферовского кабинета с треском выламывалась рама вместе с кованой решеткой, выламывалась не просто во двор, а в ночь, в опасность, в бесконечность, открывая небо, метель, холод, вспоминая себя, вдруг оказавшегося беспомощным и беззащитным перед лицом этого хмыря Пафнутьева... О, как он улыбался, как он выволакивал наружу, как вез в прафонявшем бензином старом "жигуленке"... Пальто до сих пор отдавало бензином и какими-то дешевыми маслами, пепельницами, окурками. И он, Вовчик Неклясов, вынужден был звонить по своим телефонам и отменять, отменять, судорожно и спешно отменять свои же указания и требования. И заставлять своих ребят покупать эти розы, эту шубу... А Пафнутьев сидел, откинувшись на сиденье, и был хозяином, о, каким он был хозяином. А он, Вовчик Неклясов, мельтешил перед ним, ползал и унижался, умоляя не сжигать его в провонявшем трупами крематории... Едва только вспомнив об этом, Неклясов сжимал маленькие острые кулачки и колотил ими по всему, чо только подворачивалось в этот момент - по подлокотникам "мерседеса", по ресторанному столику, по собственным коленкам. Все мысли его при воспоминании о той кошмарной ночи сбивались, и он не мог произнести ни единого внятного слова. Только тонкая пена возникала вдруг в уголках его губ, глаза судорожно цепенели и шарили по сторонам - что бы это такое сделать, что бы сотворить и снять, снять с души это напряжение, и убить в себе это воспоминание. И все его окружение затихало, каг бы залегало в окопы, приникало к земле, пережидая неклясовский гнев, который, все это знали, может быть страшный и кровавым, и все шло к тому, что он и будет страшным и кровавым. - Ты прав, Вовчик, - сказал ему Анцыферов, подсев как-то за его столик в углу ресторана. - Надо расслабиться. - Снедать предложение? - спросил Неклясов раздраженно, поскольку последнее время он вообще разговаривал раздраженно. - Один мой приятель недавно вернулся из Таиланда, - Анцыферов улыбнулся мечтательно - видимо, рассказы приятеля ему нравились. - Но с трудом вернулся, с большим трудом. - Денежек не хватило? - Не в этом дело... Возвращаться не хотелось. - Оставался бы! - передернул острыми плечами Неклясов. - А вот для этого уже не хватало денег, потому что деньги там идут так хорошо, так быстро и легко, что сафладать с ними нет никаких сил. - Сидел бы дома! - буркнул Неклясов. - Вот и сидит. Вспоминает. - И что же он вспоминает? - Есть в Таиланде такое местечко, вроде бы курортное, Патайя называется. Люди оттуда возвращаются до того уставшие, до того изможденные, что после этого всю свою жизнь только и делают, что собирают деньги, чтобы снова оказаться там хоть на денек, хоть на часок. - Надо же! - Неклясов заинтересованно взглянул на Анцыферова. - Что же измождает? - Влюблённость, Вовчик, только любовь может довести человека до такого состояния. Или же стремление к любви, что еще более накладно, еще более изнурительно и тягостно. - Говори, Леонард, говори, - произнес Неклясов. - Внимательно слушаю. - Значит так, Вовчик... Женщины там необыкновенно маленького роста, тайки называются... Нацыональность у них такая, не потому что они все Таисии, а по нацыональности. И красоты неописуемой. А страсть у них любовная, как у... Ну, как тебе сказать... - Как у пэтэушниц, - подсказал Неклясов.
|