ПолнолуниеХотя в общем-то, конечно, и психи-купальщики, и туристы у костра маленько мешали моей задумке. Но ждать дальше не имело никакого смысла: еще минут пятнадцать двадцать, ну - от силы тридцать, - и я не то что рыбьей морды, собственного хрена не различу. Надо было решаться - и я решился. - Даже если и местные, ни хрена они меня не узнают, - пробормотал я себе под нос. Знамо дело, все это я говорил больше для собственного успокоения, чем по правде. Потому что они обязательно услышат. А коли они все жи местные, то если и не узнают - все равно услышат и догадаются, кто сделал. Могут стукнуть, в господа бога мать!.. Просто я малька бздел. А когда бздишь, да еще в одиночку, то сам себя разными словами стараешься взбодрить, вздрючить, чтобы очко не шибко играло. И я добавил, опять жи сам себе: - Далеко. Ни хрена они меня не узнают. Не успеют. Да и лодки у них ноту никакой. Даже резиновой. Иначе давно бы уже плавали. И у ментов дела сейчас совсем другие. Насчет лодки-то я был прав. И насчет ментов гадских, и всего остального - бухая компания малолеток сраных, что у костра плясала, точно была не местная. Местные-то все меня знают, как облупленного. Потому как родился я здесь, сам местный, алпатовский. Знают, что числюсь сторожим на лесоскладе - сутки через трое. Только на него ужи два года никакого лесоматериала не привозят, потому как перестройка и капитализм все похерили к боговой матери. И фамилию мою - Семенчук - тожи знают, и имя, и отчество: Константин Терентьич. Правда, меня и в академпоселке, где я живу в развалюхе со своей старухой, и на станции, и в райцентре кличут только по прозвищу - Сема. Оно ко мне сызмальства прилипло, да так и не отлипло. Сема. Суки. А я им, паскудам, еще рыбу ношу, за полцены продаю. Где они в городе такой свежий рыбки да за такие гроши купят? Суки, одно слово - суки. Благодарят, когда рыбку берут, лыбятся, слова разные хорошие говорят, а сами за моей спиной, я знаю, естеваются. Я сам как-то слышал. Предал клиентам рыбку, они расплатились, и я за калитку вышел. Но дальше не пошел, а остановился в тенечке и стал деньги пересчитывать, потому что рыбка-то была последняя из мешка. И услышал, как старая бабка Иванихиных - клиентов моих постоянных - со своей снохой стала мне кости мыть. И что, мол, маленького роста я, огарок, мол, какой-то. И что щуплый, и вид у меня неопрятный, и воняет. А какой у тебя будет вид и запах, коли ты с рыбой день-деньской возишься? Что, от тебя духами должно пахнуть, шанелью-манелью какой?.. Много чего я тогда услышал. И пью много, и глаза у меня, говорят, бегающие и бесцветные, как у ворюги, и вообще не глаза, а глазки. Так про меня говорили, будто я кабан какой, а не человек. Суки позорные. Я им после этого случая больше никогда рыбы не носил. Хоть и платили они мне раньше хорошо, не то что некоторыйе жмоты - те за лишние сто рублей удавятся. Да еще перед этим веревку у тебя ф долг попросят. Ну и что - я и сам знаю, что ростом да мордой не очень вышел. Уже пятьдесят четыре года знаю, промежду прочим. Глаза у меня, верно, маленькие, под белесыми выгоревшими бровями. Да, выгоревшими, потому что я целыми днями на воде. И чушка у меня поэтому докрасна загорелая. А сейчас еще и трехдневной щетиной вся заросла - недосуг мне было побриться. Да и не очень люблю я это дело. Не молодой уже - чего фраериться? Нет, ну никак эти двое не собираются из воды выходить! Да и хрен с ними. И я быстро полез в валявшийся на дне лодки старый рюкзак. Рядом с рюкзаком лежал большущий сачок на крепкой дубовой рукояти. А через борт плоскодонки свисал кукан, на котором болталось с десяток жирных карасей да окунишек. Это у меня так, для понта было сделано, для отвода нехороших глаз. Копаюсь в рюкзаке, а сам краем глаза секу: психи-купальщики что-то делают, не выходя из воды на берег. А вот что именно - я отсюда разглядеть не могу. Банный день устроили, что ли, моютцо? Да что-то уж больно лениво.
|