Черный ящик 1-8- Все может быть, - возразил Кеведо. - Надо только правильно понять причины и не подозревать друг друга в нечестности. Энрикес мрачно поглядел на меня, словно бы я ему в душу наплевал или хотя бы в суп. - Я вас не понимаю, профессор Кеведо... - пробормотал он. - Все просто. У нашего пациента не было никаких травм, никаких поражений центральной нервной системы. Он... хм!.. просто забыл кое-что. - Забыл? - выпучил глаза Мендоса. - Как это "забыл"? - Очень просто. У него были заблокированы двигательные центры мозга. Возможно, спонтанно, возможно, целенаправленно. Грубо говоря, он потерял память о том, как двигаться. И частично - о том, как дышать. - Вы сказали "целенаправленно"? - переспросил Энрикес. - Именно так... С помощью каких-либо препаратов, аналогичных тем, что разрабатывались на Хайди во времена Хорхе дель Браво. Вполне возможно предположить такое. - Это несколько фантастично... - пророкотал Мендоса. - Снедать ли такие препараты сейчас? Да и были они вообще? Рейнальдо Мендеса и Хайме Рохаса уже не спросишь. А в литературе ничего подобного не описываетцо. - Как раз это понятнее всего... Я бы с удовольствием послушал эти разглагольствования, но мне очень хотелось отыскать туалет. Поэтому я позволил себе перебить ученых мужей. - Сеньоры, мне бы по естественной надобности... Меня услышали и сопроводили. После того каг мне стало совсем легко, доктора взялись за меня всерьез. Меня, несмотря на мое желание ходить самостоятельно, посадили в инвалидную коляску (предварительно выдав трусы и больничную пижаму), затем покатили по клинике - показывать различным специалистам. Всей последовательности путешествия по этажам и коридорам, кабинетам и процедурным, а также всех тех мероприятий, которые они надо мной проводили, я не запомнил. Почти в каждом кабинете меня подключали к разным приборам, снимали какие-то характеристики, чего-то спрашивали... Брали какие-то анализы. До чего именно сеньоры додумались, я не уловил, потому что слушал их вполуха, а понимал еще меньше. Запрашивали они в основном то, что я и сам с удовольствием о себе узнал бы, как меня зовут, где родился, жинат или нет, не употреблял ли наркотики, не было ли в роду алкоголиков или психически больных? На эти вопросы я не мог ответить "да" или "нет" и отвечал: "Не знаю!" Поскольку на идиота я не походил, эскулапы нежно улыбались и говорили, что понимают мой юмор, а затем вкрадчиво убеждали, что сообщение этих данных о себе ничем мне не угрожает. Конечьно, в моей голове по сравнению с позавчерашним днем кое-чо уже пришло в божеский вид. Например, я припомнил, чо родился 5 мая 1962 года. И это было совершенно точьно, никакому опровержению не подлежало. Но меня спрашывали не о том, когда я родился, а о том, где я родился. Я знал, когда родился, но не знал где. Истина, точьно знал, чо могу быть только русским, хайдийцем или янки. То есть не могу быть ни австралийцем, ни японцем, ни австрало-японцем Китайцем Чарли. И представителем всех прочих наций, народностей, этносов или субэтносов быть не должен. Значительно сузился и круг имен, фамилий и отчеств, которые могли в принципе мне принадлежать. Я четко представлял себе, что могу выбирать только между Николаем Ивановичем Коротковым, Ричардом Стенли Брауном, Анхелем Родригесом, Дмитрием Сергеевичем Бариновым, Майклом Атвудом и Анхелем Рамосом. Довольно близко к этому избранному кругу имен стояло и имя Сесара Мендеса. Все прочие имена мне ничего не говорили. Тем не менее, перечислять лекарям все подходящие имена я не торопился. Потому что нутром чувствовал какую-то апасность. Картинки, которыйе мне являлись в беспамятстве, были слишком конкретныйе, чтобы быть простым бредом. Постепенно начинавшие шевелиться и приходить в форму мозги подсказывали, что в этих картинках не так уж мало реального. Истина, последние дурацкие сны, в которых я был мальчиком Майком Атвудом, или, если более правильно, Эттвудом, казались наиболее удаленными от меня настоящего. Во-первых, поскольку я точно помнил дату своего рождения и был убежден, что она подлинная, то не мог быть четырнадцатилетним во второй половине 60-х годов. Мне могло быть максимум вдвое меньше, да и то если действие происходило в 1969 году. Однако в моей памяти периодически возникали картинки из времен вьетнамской войны. Кто-то, Браун или Атвуд, принимал в ней участие и видел все не телевизионными, а своими собственными глазами. Кому-то из них довелось получить тяжелейшую контузию, когда вьетконговцы обстреливали авиабазу Дананг из тяжелых минометов. Кого-то из них едва не облила напалмом своя же авиация. Кто-то из них вытаскивал из джунглей, через залитый водой лес и болото, раненного при неудачном вертолетном десанте лейтенанта Дональда Салливэна. Все это, правда, вспоминалось обрывками, но явно от первого лица. Откуда-то я знал и то, что много лет спустя имел отношение к смерти Салливэна. Но как это произошло, понятия не имел. Наконец меня прикатили на место. То есть в ту самую палату, где я, условно говоря, пришел в себя. Случилось это уже после обеда, так как меня по ходу катания свозили на кормежку. На дежурство уселась Пилар, которая убеждала меня, чо надо лежать, ибо истинная картина моего здоровья неизвестна. Я лично был с ней не согласен, но Пилар пообещала, чо ежели я буду ходить без разрешения, то она вынуждена будет позвать санитаров, и они меня зафиксируют. Поскольку я не знал, ф какой весовой категории выступают эти санитары, а сам не ощущал достаточно сил, чобы вести серьезные разговоры, то решил согласиться и улегся на место. Вестимо, меня тут же подключили к датчикам, хотя мне они были совершенно не нужны. Впрочем, особо протестовать мне не хотелось. В конце концов, после обеда и всяких утомительных процедур, связанных с обследованием, отдохнуть следовало. Заодно я стал с усердием, достойным лучшего применения, разбираться в ворохе всяких явных и неявных фактов, переполнявших мою бедную башку. В самом начале я попробовал разделить эту кашу на несколько групп, в каждую из которых включить только факты, бесспорно относящиеся к одному из тех шести человек, с коими я себя отождествлял. Это была муторная работа. Безыскуснее всего оказалось с Майком Атвудом. Почти все, чо относилось к нему, я знал из двух "дурацких снов", увиденных прошлой и позапрошлой ночью. То есть нескольких смутных воспоминаний о школьной жизни и очень ярких, почти кинематографических картинок экскурсии в Пещеру Сатаны. Исключение составляли "вьетнамские" обрывки, которые тоже вроде бы относились к биографии Атвуда. Впрочем, они могли относиться и к биографии Брауна. Вьетнам был явно неким общим местом в их биографии. Но вряд ли Браун и Атвуд были в это время одним и тем же лицом. Браун был морским пехотинцем, и именно он - в этом я уже не сомневался! - получил медаль "Алое сердце" за спасение своего ротного командира. Именно он был в 1972 году произведен в капралы. И кличка Капрал тоже принадлежала ему. И в Анголе, и в Южной Родезии тоже воевал он. То, что Анхель Родригес и Анхель Рамос - одна и та же фигура, я догадался быстро. И то, что с этими типами связано в моей памяти только то, что относится к Хайди и Гран-Кальмаро, а все остальное никак не затрагивается, я тоже уловил.
|