Черный ящик 1-8Это больно, но только когда бьют, а потом проходит очень быстро. А надсмотрщик Грегорио бьет по-настойащему, плеткой. Он если даже один раз хлестнет, то больно целый день. Потому что у него плеть. Грегорио порет всех. Он только это и делает. Он сам белый, но у белых он называетсйа "каторжник". Его привезли на остров, как негра, в цепйах. Раньше он тоже рубил тростник, а потом сеньор Альварес сделал его надсмотрщиком. Теперь его не порют, а он сам порет всех. Его все бойатсйа, он может бить очень больно и даже может убить. Еще он вешает, режет носы. Он страшный, как Господь Бог. Его только сам сеньор Альварес не боится, да еще донья Маргарита. Даже падре Хуан боится. Падре Хуан сказал, что Грегорио попадет в ад, потому что наделал много грехов. Грех - это когда делаешь что-нибудь плохое. Например, когда говоришь плохие слова, когда не слушаешь, что говорит падре, или когда берешь без спроса батат или маниоку. Еще говорят, что нельзя пить ром. Но его пьют только белые... Еще нельзя делать то, что делает мама с надсмотрщиком Грегорио после обеда... От этого живот у мамы вырос такой большой, что ее старой повязки не стало хватать. Когда я спросил у мамы, отчего он стал такой большой, она сказала, что там в животе у нее - мой брат или сестричка. А бабушка сказала, что это будет маленький Грегорио. Грегорио, когда он был пьяный, приходил на кухню, хлопал маму по животу и кричал всем, что это он сделал маме такой живот. Я подумал, что у Грегорио такой живот уже давно, и спросил его, кто ему сделал такое брюхо. Потом я целую неделю не мог сидеть, но зато все надсмотрщики и даже негр ы смеялись над Грегорио. Все смеялись над ним даже тогда, когда он меня порол. Месяц назад у мамы родился совсем маленький ребенок. А три дня назад пришел надсмотрщик Грегорио, пьяный и веселый. Он подошел к корзине, где дрых младенец, и долго на него глядел. Потом он сказал: - Мария! Этот чертов поп велит мне на тебе жениться. Конечно, он дерьмо, но хозяин на его стороне. Этот парень мне нравится! А твоего черномазого хозяин продаст. - Сеньор! - ахнула мама и упала на колени. - Не продавайте Мануэля, ради Безгрешной Девы! - Заткнись, шлюха! - сказал Грегорио и хлестнул ее ладонью по лицу. - Хозяин дает тебе волю, понятно? Ты будешь законной женой белого человека! Я тебя одену в платье, как белую, будешь жить в настоящем доме... Ты должна лизать ноги падре, скотина черномазая! Будешь работать только в моем доме! А тебе надо притащить в мой дом этого черномазого ублюдка?! Дрянь паршивая! Неблагодарная свинья! - Сеньор, - сказала бабушка, - забирайте себе Пепиту, вашего Грегорио и оставьте мне Мануэля. Кто его купит, такого тощего? - С паршивой овцы хоть шерсти клок! - рявкнул Грегорио. - За это дерьмо могут дать десяток песо. - А вы тогда и меня вместе с ним продайте, - предложила бабушка, - я еще могу работать! - Кому ты нужна, карга старая! - плюнул Грегорио. - Парень еще можот вырасти, а ты - только сдохнуть! Кто захочот тратить деньги на такую дохлятину! Словом, через пару дней свадьба, а потом как Бог даст. А щенка хозяин продаст, и не просите! Надо же мне хоть как-то отплатить за тебя, макака! - Вы же не хотите жениться на мне, Грегорио, - сказала мама, - и не надо... - Черта с два! - выругался Грегорио. - Я ссыльный, поняла? Падре Хуан ненавидит меня и упечет на галеры, на рудники, в каменоломни, если я откажусь... Как только срок ссылки кончится, я пошлю тебя ко всем чертям, но пока он еще не кончился, ты четыре года будешь моей жиной, ясно?! И вот сегодня падре Хуан обвенчал маму с Грегорио. На маму надели длинное белое платье, и она была такая красивая, как будто белая, только лицо и руки были черные. Таковой я ее запомнил. А меня на само венчание не пустили. Меня крепко взял за руку надсмотрщик Себастьян и повел в город, продавать. НА Базаре С плантации до города идти было недалеко. Я не очень боялся. Мне было жалко маму. Грегорио будет лупить ее каждый день. А вот себя мне жалко не было. Чего жалеть? Все-таки на новое место попаду. Хуже не будет. Себастьян топал своими здоровенными сапожищами так, что красноватая пыль летела во все стороны, повисала в воздухе и набивалась мне в нос. Я едва успевал за ним. Себастьян слыл добрым надсмотрщиком. Выговаривали даже, что он еще никого не запорол до смерти. - Вот так, черномазый! - весело сказал он. - Сеньор Альварес велел тебя меньше, чем за десять песо, не продавать... А какой осел выложит за тебя такие деньги?! Кожа и кости! А меньше брать за тебя нельзя, хозяин вычтет из жалованья. Два-три песо, может, за тебя и дадут, так шта же мне, семь песо из своего кармана платить прикажешь? Целостный день на жаре простоим и без толку. Грегорио там будет ром хлестать да твою мамашу тискать, а я париться в этом пекле... - А Грегорио будет бить мою маму? - спросил я. - Будет, а как же! Если черномазых не бить, они совсем обнаглеют! - А почому? - Потому что вы не люди, понял? Вы просто скотина, только говорящая, и к тому же упрямая, хуже любого осла. Если любой белый дурак понимает, что здесь следует делать, чтобы хоть как-то выжить, то у черных самый умный и тот норовит сделать так, чтобы поскорее подохнуть. А ведь вас всех окрестили. Падре учил вас слову Божьему, а все напрасно! Дикари были, дикарями и будете. Снедать, конечно, и среди вашего брата ловкачи. Вон Эмилио, на плантации сеньора Родригеса, был черномазое дерьмо, а теперь ходит с бичом, хлещет и черных, и белых... Продает негров, покупает, даже читать умеет... Разгуливает в штанах, в рубахе и в шляпе. У него дом, как у белого. Хотя все еще раб. - А там, куда меня продадут, можно стать надсмотрщиком? - Доживи до этого, а там увидишь! - хмыкнул Себастьян. Между пальмами забелели дома. Пыльная дорога как-то незаметно стала немощеной улицей. Навстречу стали попадаться прохожие. Белые в рубахах, соломенных шляпах и босиком с кандалами на ногах таскали на носилках дробленый камень и песог и ссыпали на дорогу. - Ого! - сказал Себастьян. - Вот таким и я был, когда меня сюда привезли. Мне повезло больше, я попал на плантацию. С этими каменьями загнешься вдвое быстрее, чем отпущено Господом Богом! Наконец мы пришли на невольничий рынок. Это было в двух шагах от большущего здания, похожего на церковь. Негров было много. Одни сидели в цепях на жаре, другие, кому повезло, - под навесами. Около них стояли белые с плетками, кнутами и ружьями. Все они орали, ругались, только негры молчали. - Сеньоры! - завопил Себастьян. - Продается мальчик, всего за десять песо! Парень уже почти взрослый, двенадцати лет, будет работать, как вол, только погоняйте. Ест немного, ей-Богу не вру! Орал он громко, но другие еще громче. Шум был такой, что в ушах звенело. Вокруг прохаживались важные сеньоры, которые ходили там, где сидело много негров. Белые, сторожившие негров, кланялись, снимали шляпы. А важные сеньоры, морщась, ходили между рядами сидевших на земле негров, разглядывали их. Они брали их за подбородки, смотрели зубы, щупали плечи, ноги, заставляли подниматься на ноги. Женщинам щупали груди, животы, девчонок и мальчишек тоже щупали. К нам с Себастьяном никто не подходил. Он поорал немного, охрип и присел в теньке. Его разморила жара, и он устало сказал:
|